Зри в корень

Что такое смотреть в корень

Выражение зри в корень возникло как наивный афоризм Козьмы Пруткова, смешного и милого поэта, талантливо придуманного А. К. Толстым и братьями Жемчужниковыми.

Афоризм К. Пруткова верен не только в своем общепринятом обобщенно-метафорическом, так сказать, сугубо фразеологическом значении - "вникай в самую суть какого-либо явления, обращай внимание на самое главное", но и в другом, узколингвистическом значении - "смотри в корень слова". В самом деле, ведь при анализе слова нельзя определить ни его родственников, ни его морфемного состава, ни способа словообразования, если мы не знаем, что в нем является самой главной, наиболее важной частью, т. е. если мы не опознали содержащегося в нем корня.

Слова, по образному и меткому определению французского этимолога А. Вайана, - это не только корни, но также и зеленые побеги. Поэтому неверно сводить этимологию только к определению корней, т. е. к установлению одних генетических связей слова. Важно установить, кроме этого, и реальную историю появления слова на свет. Однако так же несомненно все же и то, что корень в слове-его самая необходимая принадлежность. Слов без корня ведь не бывает. Отыскивая корень, мы касаемся самых глубинных и существенных признаков слова. А "зрение в корень" в широком значении этого оборота позволяет объяснить и превратности орфографии слова, и тайны его происхождения. Поэтому будем следовать призыву К. Пруткова и тогда, когда мы вдруг окажемся внутри слова.

Где корень в слове корень?

Вряд ли когда-нибудь в вашей работе этот вопрос возникал как практический. И это понятно: существительное корень сейчас четко и определенно выступает как корневое, целиком в этом отношении присодиняясь к словам типа дом, локоть, море и т. д.

С точки зрения современного русского языка основа в этом слове явно непроизводная. Слово делится в настоящее время лишь на корень и окончание (в именительном падеже - нулевое).

Однако в момент своего рождения слово корень не было корневым. Об этом свидетельствуют родственные ему слова в русских диалектах и родственных языках. В говорах еще сейчас встречается существительное корь "корень", в польском языке до сих пор употребляется родственное нашему корень слово kierz "куст". Есть у него родственники (без конечного -ень) и в балтийских языках, ср. хотя бы литовск. keras "корень, куст, засохший пень". Эти языковые данные говорят, что в слове корень основа вначале была производной и состояла из корня кор- и суффикса -ень.

Заметим, что е в этом суффиксе было исконным, а не возникло из старого редуцированного гласного переднего ряда ь. На первый взгляд, наше замечание может показаться неверным. Ведь при изменении слова корень звук е в нем ведет сейчас себя как беглый: корень - корня - корню и т. д., а это самый яркий показатель происхождения е из ь. На поверку же выходит, что беглость гласного е в нашем существительном является вторичной и не только не объясняет современное е в слове корень, но сама требует объяснения.

Обратившись к древнерусскому языку, мы видим, что род. пад. от слова корень звучал тогда как корене, а затем - кореня, но не корня. Это нашло отражение и в пословице От доброго кореня добрая и отрасль, т. е. "от хорошего корня хорошие и побеги". Существительное корень получило форму род. пад. корня значительно позднее, под влиянием слов с "законным" беглым е (из ь) типа клубень - клубня (< клубьня), студень - студня (< студьня) и т. д.

Кстати, такого же аналогического происхождения в форме корня < кореня и окончание -я: им "заразили" слово корень те же существительные на -ень, которые упоминались выше. Исконно же слово корень имело окончание -е (ср. старые формы род. пад. имене, камене, пламене и т. д.).

Как видим, если смотреть в корень, о слове можно узнать немало интересного и полезного.

Как была названа рука

Как известно, предметы и явления называются по какому-либо характерному для них признаку. Поэтому в момент своего рождения наименования не случайны, а мотивированны.

Есть слова, в которых эта мотивированность жива до сих пор (ср. ухват - то, чем ухватывают; ручонка - маленькая рука; ёжиться - сжиматься, как ёж; шиповник - кустарник с шипами и т. д.). Но немало в языке и слов, прямо уже не говорящих, почему данный предмет или явление названы так, а не иначе. К таким названиям относится и слово рука. "Говорящим" это слово становится лишь тогда, когда мы сравниваем его с родственным существительным в литовском языке. Наше рука, которое восходит к общеславянскому *ronka, точно соответствует литовскому названию этой же части тела - ranka. Что же касается последнего, то его происхождение совершенно ясно: оно образовано от глагола renku "собираю, беру, хватаю".

Значит, рука - это буквально "то, с помощью чего берут, хватают". Тот же признак был положен в основу греческого agystos "рука, горсть" (из *agyrstos, от глагола ageiro "собираю") и немецкого Griff "ручка" (от глагола greifen "хватать"). Заметим, что "однопризнаковые" слова, свойственные и одному языку и разным, - не редкость. И их существование объясняется возможностью одинакового языкового "видения" объективного мира.

В глаза иногда бросаются одни и те же (очевидно, особенно яркие и устойчивые) признаки.

Рожок назван по материалу, из которого этот музыкальный инструмент делали (из рога); тот же признак дал в немецком языке название для горна (нем. Horn "горн" восходит к нем. Horn "рог"). Грудь названа так за возвышение (ср. того же корня, но с перегласовкой грядка); такой же признак был взят и латышами (ср. в латышском языке kruts "грудь" и krute "холмик"). Однообразными являются некоторые названия водки, ср. жжёнка, укр. горилка, чешск. palenka "самогон" (от paliti "жечь, палить"), литовск. degtine "водка" (от degti "жечь") и т. д.

То же явление наблюдается и среди собственных имен. Достаточно обратиться хотя бы к названиям рек (см. заметку "О Волге и влаге").

Два слова о слове один

Слово один (если это действительно одно слово, а не несколько омонимов) многозначно. Оно выступает не только как количественное числительное, но и в роли других частей речи.

Одно из своеобразных употреблений слова один составляет использование его в качестве ограничительной частицы, синонимической словам только и лишь (ср. Только Петров не сделал уроков и Один Петров не сделал уроков; Любовь и жажда наслаждений Одни преследуют мой ум (А. С. Пушкин).

Поэтому выражения только один, лишь один являются такими же тавтологичными, как целиком и полностью, судить да рядить, вокруг да около (ср. круг и древнерусск. коло "круг, колесо") и т. д.

Возникает вопрос: чем объясняется появление у слова один функций ограничительной частицы?

Дело в том, что по своему происхождению слово один так же тавтологично, как и выражение только один. Ведь слово один возникло из общеславянского *edim (ср. старославянские по своему происхождению единый, единица, единственный). А последнее является сложением корней *ed- и *in-. Первый корень мы наблюдаем в слове едва (ср. диал. одва) "лишь только, только что", "чуть, еле-еле" (ср. нем. etwas). Второй содержится в словах инорог (животное с одним рогом), иноходь "бег лошади, при котором одновременно выносятся сначала обе правые ноги, а затем обе левые", инок "монах" и др. (ср. нем. ein) и значит "один". Следовательно, буквально слово один обозначает "лишь только один".

Для ради предлогов для и ради

Не сомневаюсь, что вы сразу же угадали в заглавии этой заметки переделку фразеологического оборота для ради важности, по своему происхождению представляющего собой ставшее крылатым выражение из романа "Отцы и дети" И. С. Тургенева. В романе оно родилось в виде полной иронии реплики Базарова по адресу старой княжны, которую в доме Одинцовой "для ради важности держат, потому что княжеское отродье".

Но эта заметка написана не для одного лишь объяснения родословной оборота для ради важности. И не только ради важности обращения специального внимания на литературное происхождение многих разговорных оборотов.

Предлогом к ее написанию послужили предлоги для и ради, которые не только причудливо повторяют в обороте для ради важности одно и то же причинно-целевое значение при одном и том же существительном важность, но и очень похожи друг на друга по своей судьбе.

Синонимические предлоги для и ради сближает не только одинаковое значение, но и сходное происхождение. Ведь - хотя это на первый взгляд может показаться невероятным - оба предлога (и для, и ради) в конечном счете восходят к существительным со значением "работа, дело, труд".

Посмотрим, как это произошло и на базе каких существительных выросли наши предлоги.

Начнем с предлога для. Он появился в результате сокращения (в быстрой, небрежной разговорной речи) общеславянского предлога дгьля, который в свою очередь сформировался на основе существительного дгьль "дело, работа, труд". Последнее в качестве самостоятельного слова сейчас утрачено, но сохраняется в виде основной части производного от него существительного неделя (первоначально имевшего значение "безделье", потом - "нерабочий день, праздник, воскресенье" и затем лишь получившего современную семантику "неделя", ср. болг. делник "будний, рабочий день").

По своей словообразовательной форме существительное дгьль является параллельным и родственным словам дело, дея "то, что сделалось, совершилось; событие, факт", дель "борть" и т. д.

Превращение существительного со значением "работа, дело, труд" в предлог со значением "для, ради" наблюдается не только в славянских языках. Достаточно указать хотя бы на латинское causa "ради, по причине" (из твор. пад. существительного causa "дело"), финск. tahden "из-за, ради", родственное глаголу tehdä "делать", и т. п.

То же мы видим и знакомясь с биографией предлога ради. Этот предлог также восходит к существительному со значением "труд, дело, работа", на этот раз - к исчезнувшему сейчас существительному радь (в форме одного из косвенных падежей: либо родительного, либо дательного, либо местного, ср. радь - ради и древнерусские задь "зад" - зади "позади" и т. д.). Слово радь, давшее жизнь предлогу ради, является лингвистической реконструкцией, однако вполне обоснованной. Его существование в прошлом (именно в значении "труд, работа, дело") подтверждается наличием целого ряда слов той же семьи: сербскохорватскими рад "труд" и радити "работать, делать, трудиться", старославянским радити "заботиться", русскими радеть, нерадивый "ленивый, бесхозяйственный" и т. д.

Соединение И. С. Тургеневым в одном словосочетании и для и ради не является его прихотью, а отражает особенности старой речевой практики. Так, в памятниках XVII в. можно прочитать: Ты, светъ мой, для ради доброты и приятства Василья жалей; Для ради ихъ (стрельцов) скудости напередъ выдано жалования... и т. д.

Сходство значения и употребления наших предлогов сказалось и в их производных (ср. богадельня - от бога деля, христарадничать "нищенствовать, попрошайничать" - от христа ради и др.).

Про дорогу и улицу

Слова улица и дорога - не родственники, но тем не менее имеют немало общего. Конечно, улица - не дорога и дорога - не улица, однако значения этих слов в современном русском языке являются смежными: улица - это пространство между двумя рядами домов в каком-либо населенном пункте, дорога - это пространство для проезда или прохода. В городах улицы широкие, и дороги "исчезают" в мостовых (для транспорта) и тротуарах (для пешеходов). А в небольших деревнях (есть ведь и такие, где имеется всего лишь одна улица!) улица, особенно если она узкая, практически может совпадать с дорогой. В момент зарождения улиц и дорог последнее, естественно, наблюдалось постоянно. Именно поэтому наши слова (а они - и то и другое - возникли еще в праславянскую эпоху) выступают нередко как синонимы. Такое их употребление мы видим и в диалектах русского языка, и в отдельных славянских языках. Так, слово улица обозначает в некоторых диалектах дорогу, а слово дорога улицу (см. В. Даль. Толковый словарь... Изд. 2, 1880-1882, т. I, стр. 489, т. IV, стр. 473). В верхнелужицком языке droha значит и "дорога", и "улица", в чешском языке ulica - это не только "улочка, переулок", но и "проход, коридор" и т. д. Подобная связь значений наблюдается в названиях улицы и дороги также в других языках. Достаточно вспомнить франц. rue "улица" (которое восходит по своему происхождению к лат. ruga "дорога"), итальянск. strada "дорога, улица", польск. aleja, представляющее собой переоформление франц. allee "проход, дорога" и имеющее сейчас значение и аллеи, и улицы, проспекта и т. п.

Аналогичную связь значений можно отметить и в других славянских обозначениях улицы и дороги. Так, церковнославянское стогна значит "улица, площадь", а родственные ему слова стезя и стёжка соответственно называют дорогу и тропку (ср. также кашубск. stegna "тропа, дорога").

Дороги появились раньше улиц (в том виде, в каком они существуют сейчас), поэтому "уличное значение" у слов, обозначающих и обозначавших дорогу, является, несомненно, вторичным.

Как же будут выглядеть "метрики" наших слов? Слово улица (ср. диалектные улка, улок) было создано с помощью суффикса -иц- на базе существительного ула, родственного, между прочим, слову улей. Слово ула ныне славянскими языками утрачено, но его "мужской вариант" ul (ср. отношения глиста - глист, завор - завора, жар - жара, укор - укора и пр.) со значением "улей" в чешском и польском языках существует.

Исчезнувшее в русском языке ула отмечается в древнегреческом, где aule (дорическое aula) имело значение "двор, пространство, примыкающее к дому". Это архаическое значение сохранилось и у слова улица в отдельных севернорусских диалектах (архангельских, костромских, пермских). Но указанное значение - не исходное. Первоначальным значением было здесь, конечно, более конкретное - "пустое пространство" (в данном случае - очищенное от леса).

В словах улей, чешск. и польск. ul первоначальным значением было "полое пространство, дупло дерева", что подтверждается древнегреческим родственником aulos "полая трубка, свирель".

Значение "очищенное в лесу, пустое пространство" было первичным и для праславянского слова *dorga, давшего наше дорога. Оно было образовано посредством суффикса -г- от той же основы (дор-), что и диалектное дор "росчисть, корчевье, новь", а в литературном языке - дергать "рвать, тащить, расчищать" и драть "раздирать на части, рвать, дергать" (в диалектах также - "пахать лесную новину, росчисть, дор").

На диалектное дор очень похоже диалектное же слово тор "дорога" (от глагола тереть), отложившееся в тавтологическом обороте торная дорога. Если допускать, что корни дер- - тер- представляют собой вариацию звонкого и глухого вида типа плевать - блевать, совр. свист - древнерусск. звиздъ и т. д. (а это некоторыми учеными делается), то слова дорога и тор родственны между собой так же, как дергать и теребить "дергать, рвать, драть; очищать" (ср. тереб "росчисть из-под кустарника"), драть и тереть и др.

Как видим, слова улица и дорога хотя и не из одной семьи, но тем не менее близкие лексические товарищи, товарищи по исходному значению и дальнейшей языковой судьбе.

За что говядина называется говядиной

Говядина - мясо коровы или быка как пища. Рядом со словом говядина существует однокоренное ему прилагательное говяжий "из говядины". Это дает нам возможность выделить в существительном говядина - помимо окончания -а - непроизводную основу говяд- и суффикс -ин- (соответственно в прилагательном говяжий - корень говяж-, суффикс -ий- и нулевое окончание). Суффикс -ин- в слове говядина тот же, что в существительных свинина, баранина, конина, осетрина, лососина и пр. (образованных от слов свиное, баран, конь, осетр, лосось и т. д.). Отличие заключается в том, что исходное слово говядо, от которого было образовано с помощью суффикса -ин- существительное говядина, с течением времени в русском языке было утрачено. Это общеславянское слово имело значение "крупный рогатый скот". В праславянском языке оно появилось как суффиксальное производное от корня гов-, родственного латышек, guovs "крупный рогатый скот", армянск. kov "корова", нем. Kuh "корова", лат. bos, bovis "бык" и т. п. Таким образом, то современное определение говядины, которое мы находим в словарях ("мясо коровы или быка как пища") счастливо совпадает с его этимологией.

Где корень в слове где?

Пожалуй, где-где, а в наречии где вряд ли кто-либо из нас выделит сейчас что-нибудь кроме корня. В настоящее время слово где имеет непроизводную, т. е. неделимую на морфемы, основу, и корень в нем равен ему самому. Однако корневым наречие где является только с точки зрения современной системы русского языка.

Совсем другую картину мы будем наблюдать, если заглянем в прошлое этого слова, попытаемся "откопать" в нем старый, исходный корень, ту непроизводную основу, на базе которой оно было когда-то образовано. Этимологическое "досье" наречия где неопровержимо свидетельствует, что по своему происхождению оно является суффиксальным и возникло на базе местоименного корня къ с помощью наречного суффикса де.

Тот же корень содержится в местоимении кто (< къто), а с исторической точки зрения и в словах куда и кой "какой, который" (из къи). Последнее известно сейчас лишь в составе фразеологических оборотов в кои веки, на кой черт, ни в коем случае и некоторых других.

Тот же суффикс в этимологическом плане выделяется, кроме слова где, в наречиях везде и здесь. Везде образовано посредством суффикса -де от общеславянского вьсь (древнерусск. вьсьде > везде) после падения редуцированного ь и последующего озвончения звука с в з перед д. Здесь - производное с помощью суффикса -сь (< сь "сей", см. об этом в заметке "Вчерась и днесь") от общеславянского сьде "здесь", образованного в свою очередь посредством суффикса -де от местоимения сь "сей" (ср. того же корня сей < сьи, сегодня, сейчас и пр.) и также пережившего после падения редуцированного ь озвончение звука с в з перед д.

Общеславянская форма къде также изменилась у нас после падения редуцированных: в результате утраты ъ звук к оказался перед д и озвончилея в г.

Таким образом, старый, исходный корень в слове где "прячется" в одном и в общем-то "чужом" для него звуке г.

В некоторых славянских языках (ср., например, чешск. kde "где") согласный звук корня сохранился. Между прочим, там мы находим зато интересное изменение родственного по первому корню слова кто, которое под влиянием kde имеет вместо корневого т (ср. местоимение то) звук д - kdo "кто".

Заметим, что по своей структуре в одном ряду с где, везде, древнерусским сьде стоят также и архаическое и диалектное инде "в другом месте", представляющее собой общеславянское производное с суффиксом -де от местоимения инь "иной", и болгарское доде "пока", образованное путем прибавления суффикса -де уже не к местоименной основе, а к предлогу до.

Этимологический разбор слова забор

Касаясь этимологизации существительного забор, в "Кратком этимологическом словаре" О. Н. Трубачев пишет: "Забор. Единственно приемлемое толкование - из забрать. Предлагаемое Н. М. Шанским сближение с *zaborti и далее - бороться - неправдоподобно"^*. Как же обстоит дело в действительности? Нам известна одна "конечная" точка словообразовательного процесса - слово забор. Искомыми являются как непосредственное производящее слово, так и "исходный пункт".

^* (О. Н. Трубачев. Об одном опыте популяризации этимологии. "Вопросы языкознания", 1961, № 5, стр. 133.)

Естественнее всего, начиная этимологический анализ этого слова, вычленить в нем приставку, непроизводную основу и окончание. В таком случае оно может быть включено лишь в ряд имен существительных, образованных так называемым безаффиксным способом (ср. раскол, зажим, запор, отдел и т. д.). Поскольку в современном русском языке существуют слова типа подбор, разбор, прибор, отбор, набор и др., приходит первое и, кажется, самое простое (и даже единственно возможное, по мнению О. Н. Трубачева) решение (так слово толкуется уже у В. Даля!): слово забор с переогласовкой корня образовано от забрать, забирать. В таком случае забор - "то, что забрано". Однако это совершенно не согласуется с функцией забора как предмета, служащего для охраны, ограждения. Именно несоответствие в значении существительного забор, с одной стороны, и глагола забирать, забрать, с другой, и явилось в свое время основанием для поисков в другом направлении.

Наличие древнерусского забороло и старославянского забрало "деревянная городская стена, деревянный забор на валу", польского brodlo и чешского bradlo "забор", чешского zabradli "барьер", "парапет" и т. д., явно производных с помощью суффикса *-dlo от *zaborti, borti, позволяет считать и слово забор родственным этим словам. В таком случае это безаффиксное производное от *zaborti "охранять, защищать", обозначающее "то, что защищает, ограждает".

Это объяснение не только правдоподобное, но и очень вероятное, тем более что такое же или близкие значения имеют и некоторые другие однокорневые с бороться слова как в славянских языках (ср. болгарские слова обор "огороженный загон для скота", оборище "огороженное место", сербскохорватские брана "плотина, насыпь", браник "заслон", чешское zabrana "преграда, препятствие" и т. д.), так и в других индоевропейских языках (ср. англ. bar "барьер, ограда", древневерхненем. bara "огороженное место" и др.). Нельзя не принимать во внимание также и сходное значение в словах, производных от синонимических глаголов биться и колоть. Ср. хотя бы древнерусское забои и диалектное закол "забор, загородка" (В. Даль. Толковый словарь..., т. I, стр. 553) и т. д. Как видим, забор, действительно, не "забирает", а "защищает".

Почему назвался груздем?

Всем известно выражение Назвался груздем - полезай в кузов - "если взялся за что-нибудь, делай все, что надо, до конца". Оно выступает как синоним пословицы Взялся за гуж - не говори, что не дюж. Прозрачно и не требует объяснения также и его (образно-метафорическое по своему характеру) происхождение. Совершенно иным - сложным и запутанным - представляется вопрос: почему груздь "назвался груздем"? Названия многих грибов являются говорящими. В их структуре, как в зеркале, отражены характерные для обозначаемых грибов признаки: подберезовик - гриб, чаще всего растущий под березами, рыжик - гриб рыжего цвета, сыроежка - гриб, который можно есть сырым, и т. д.

Не такое имя у груздя. Оно хотя и выразительно, но без специального, причем глубокого и всестороннего, этимологического анализа кажется непонятным. Именно поэтому о происхождении слова груздь учеными высказывались различные мнения. А. А. Потебня считал, что это слово родственно литовск. gruzdenu, gruzdenti "тлеть, куриться, дымить" и, следовательно, гриб назван по имеющемуся у него горьковатому привкусу (А.А. Потебня. Заметки этимологические и о народной поэзии. "Русский филологический вестник", 1880, № 3, стр. 92). В свете его этимологии груздь первоначально значило "горьковатый" (гриб).

Такое объяснение неаргументированно: ни в одном славянском языке нет ничего похожего на указанный литовский глагол, с этим глаголом существительное груздь сравнивается совершенно произвольно. В самом деле, если бы слово груздь < грузд (ср. диал. грузд, груздок; гвоздь < гвозд и т. д.) было производным от глагола с основой грузд-, то в нем имелся бы суффикс (ср. горький, образованное от той же основы, что и гореть, ковкий, варкий, ломкий и т. д.); если бы, напротив, соответствующий глагол был образован от имени, то он обладал бы иным значением. В силу этого толкование А. А. Потебни и не было принято лингвистами.

Несколько позднее И. М. Эндзелин предложил иную этимологию нашего слова: существительное груздь является словом того же корня, что и груда, и отношения между ними такие же, как между громоздкий и громада. Его объяснение поддерживается М. Фасмером, а вслед за ним и В. А. Меркуловой, причем первый определяет исходное значение слова груздь как "растущий на груде, куче", а по мнению второй - "следует говорить о связи груда - груздь по линии значений "ком" - "гриб". (См.: И. М. Эндзелин. Славянобалтийские этюды. Харьков, 1911, стр. 108; М. Фа см ер. Этимологический словарь русского языка. М., 1964, т. I, стр. 463-464; В. А. Меркулова. Очерки по русской народной номенклатуре растений. М., 1967, стр. 175-176.)

Ф. П. Филин и Ю. В. Откупщиков, напротив, считают, что сопоставление слов груздь и груда как родственных сомнительно (Ф. П. Филин. Образование языка восточных славян. М., 1962, стр. 280; Ю. В. Откупщиков. Из истории индоевропейского словообразования. Изд-во ЛГУ, 1967, стр. 146). Откупщиков не только дает критическую оценку приведенных этимологий, но и предлагает новое толкование названия груздя, объясняя его как субстантивированное прилагательное, имеющее точное соответствие в литовском gruzdus "ломкий, хрупкий". "Как известно, грузди относятся к семейству пластинчатых грибов, характерным признаком которых обычно является хрупкость шляпки". Как думает В. А. Меркулова, это объяснение "менее правдоподобно, так как, по-видимому, груздь - самостоятельное образование на почве древнерусского языка".

Что можно сказать по поводу этих противопоставляемых друг другу точек зрения?

Совершенно несомненно, что неверно наивное толкование первоначального значения слова груздь - "гриб, растущий на груде, куче" или "гриб, похожий на ком"; оно не учитывает ни место произрастания груздей, ни их внешний вид. Неаргументированно также утверждение В. А. Меркуловой о меньшей правдоподобности выдвинутого Ю. В. Откупщиковым объяснения. Из того, что слово груздь как название гриба самостоятельно образовано на древнерусской почве (и не "по-видимому", а определенно!), вовсе не следует, что оно не может быть родственно указанному литовскому прилагательному. Одно другого не исключает.

Что же касается слова груздь в ином, не "грибном" значении, то оно очень древнее, явно не древнерусское, так как суффикс -зд- как словообразующая морфема в письменную эпоху был уже мертвым.

В то же время немотивированны и сомнения Ф. П. Филина и Ю. В. Откупщикова в родстве существительных груда и груздь.

Каково же происхождение слова груздь?

Думается, что этимологии И. М. Эндзелина и Ю. В. Откупщикова в основном не противоречат друг другу, а как бы дополняют одна другую. Кратко историю появления на свет восточно-славянского названия груздя (ср. укр. груздь, белорусск. груздзь) можно представить себе следующим образом.

Слово груздъ (изменившееся впоследствии в груздь) возникло в результате сокращения словосочетания груздъ грибъ "хрупкий, ломкий гриб" (ср. портной < пъртьныи шьвьць "портной швец", мостовая < мостовая улица и т. д.). Прилагательное груздъ идентично литовскому gruzdus "хрупкий, ломкий" (ср. литовск. gruzdelis "вид ломкого, хрупкого печенья"; "крупный песок, щебень, мусор") и является словом того же корня и происхождения, что и груда "куча, ворох". Словообразовательные отношения между груздь и груда такие же, как между литовскими словами gruzdus и graudus "хрупкий, ломкий", русскими громада и громоздить, диалектными глудкий и глуздкий "гладкий, скользкий" и т. д., и отражают чередование имеющих одно и то же значение суффиксов -zd- и -d-.

Слова груда (первоначально - "обломки", ср. древнерусск. груздие "комки", диал. груда "насыпной курган") и груздь (буквально - "ломкий, хрупкий гриб") выступают не как производящее и производное, а как равноправные образования от одной и той же основы гру-, той же самой, что и лат. rudus "обломки, щебень", латышек, gru¯t "разрушаться", древнеисландск. grautr "крупа", нем. Gries "крупный песок", а также - в "глухом" варианте - греч. krouo¯ "толку", слова кроха, крупа, диал. крух "щепка, осколок" (откуда - крушить "ломать"), диал. кропкий, скропкий "хрупкий, ломкий" (с так называемыми подвижными с; ср. кора - скора и т. п.) и, наконец, хруст "сушняк, хворост" (ср. диал. хрустеть "ломаться").

Последнее в словообразовательном и семантическом отношении является точным повтором (только в "глухом" варианте, ср. свист - древнерусск. звиздъ и т. д.) нашего груздь < груздъ и первоначально также, вероятно, было прилагательным со значением "ломкий, хрупкий". Именно ему и было обязано своим рождением не отмеченное еще ни в одной специальной этимологической работе название груздя - хрущ (< *chrustjb, ср. хвощ - от хвостъ, хрящ - от хрястъ и т. д.), тоже указывающее на ломкость, хрупкость этого гриба. По тому же признаку - по хрупкости древесины - названа крушина (см. В. Даль. Толковый словарь..., т. II, стр. 204).

Исконная смежность действий "разрушаться" (ломаться, дробиться, разбиваться и т. д.) и "издавать при этом те или иные звуки", широко отраженная в языке (ср., в частности, хрустеть "хрустеть" и диал. хрустеть "ломаться", грохать "стучать" и грохнуться "разбиться", диал. хряпать "хрустеть" и диал. хряпнуть "треснуть, сломаться", хрупкий и хрупать и т. д.), проявилась, возможно, и в еще одном грибном имени, на этот раз уже подгруздя - скрипун. (Если это слово не возникло под влиянием глагола скрипеть из скропун как производного от той же основы (скроп-), что и диал. скропкий "хрупкий, ломкий").

Сладкий и соленый

Разница между сладким и соленым общеизвестна. Различно и отношение к ним: одни любят сладости, другие - соленья. Поэтому кажется вполне естественным и оправданным, что прилагательные сладкий и соленый, как и все их родственники, образуют два совершенно особых гнезда слов.

Ведь соленый - это "содержащий в себе соль или приготовленный в растворе соли" (соленая вода, соленый огурец), а сладкий - "имеющий в себе сахар" (сладкий чай, сладкий арбуз). Разве может быть между ними какая-нибудь связь? И все же эти слова тесно связаны между собой как однокорневые. Это отразилось даже в пословице Без соли не сладко, а без хлеба не сытно, в которой слово сладкий имеет одно из промежуточных (между "сладкий" и "соленый") значений - значение "вкусный".

Попробуем в нескольких словах изложить родословную этих прилагательных. Слово соленый - старое страдательное причастие прошедшего времени от глагола солить, в свою очередь образованного от существительного соль (ср. родственные литовск. salt! "становиться сладким", лат. salire "солить" и т. д.).

Слово сладкий - заимствование из старославянского языка (исконно русская форма - солодкий). Уже с точки зрения современного русского языка в слове сладкий - по соотношению со словом сладость - можно выделить суффикс -к- (ср. соотношение крепкий - крепость).

Исчезнувшая ныне форма без суффикса -к- подтверждается и словами солод, болг. слад, сербскохорватск. слад "солод" и литовск. saldus "сладкий". Что же касается праславянского *soldъ (именно отсюда возникла полногласная форма солод и соответствующее неполногласие слад), то оно образовано посредством суффикса -d- от той же основы (сол < *sal-), что и соль, солон - в солонина, солонка, не солоно хлебавши (< *soln-), готск. salt и т. д. Суффикс -d- выделяется этимологически также в словах молодой того же корня, что и молоть), твердый (того же корня, что и творить), редкий (родственное лат. rete "сеть"), скудный (того же корня, что и щадить), гнедой (родственное старослав. гнъсти "зажигать, жечь") и т. д.

Слово *soldb → сладкий первоначально значило "с солью, соленый" (ср. солоно, готск. salt с суффиксами -n- и -t-), затем "приправленный", а значит, "вкусный", а потом уже приобрело более узкое значение - "вкуса сахара, содержащий в себе сахар". В результате "единокровные" слова соленый и сладкий выступают сейчас как чужие.

Почему дом называют домом?

Основное и первичное значение слова дом - "здание, строение". По своему происхождению это слово такое же отглагольное, как и указанные синонимы (строение - от строити, здание - от зьдати "строить, создавать"). Правда, образовано оно от исчезнувшего глагола и без помощи суффикса.

Имея в виду модель везу - воз, теку - ток, стелю - стол (первоначально - "подстилка"), деру - диал. дор "расчищенное место", беру - древнерусск. бор "дань" и т. д., можно восстановить утраченный славянскими языками глагол дему. Подобное соответствие мы находим в греческом языке (ср. demo "строю" и domos "постройка, строение, дом"), в готском (ср. timrjan "воздвигать, строить", откуда нем. zimmer "комната") и т. д. На звук о в слове дом как на ступень чередования с е указывают все специалисты по этимологии русского языка, в том числе и М. Фасмер (см. его "Этимологический словарь русского языка", т. I. М., 1964, стр. 526-527). Это и понятно. Ведь идентичность русского дом и греческого domos несомненна. А слово domos является явным производным от demo "строю".

Принадлежат ли к полногласным слова дорога, железо и серебро?

Как известно, полногласными сочетаниями называются сочетания оро, оло, ере, еле между согласными, возникшие из общеславянских групп *tort, tolt, tert, telt (t - знак любого согласного) в результате действия закона открытых слогов. Восточно-славянским полногласным сочетаниям (так их и можно опознать) всегда соответствуют те или иные неполногласные сочетания в других славянских языках, состоящие из сонорного и гласного. В старославянском языке им соответствуют неполногласные сочетания ра, ла, ре, ле (ср. градъ - город, власы - волосы, брегъ - берег, млеко - молоко и др.).

Поскольку рядом с исконно русскими словами в современном русском литературном языке бытует немало однокорневых старославянских форм, определение полногласия в целом ряде случаев никаких затруднений не вызывает (ср. золото - злато, порох - прах, болото - блато, мороз - мраз, полон - плен, дерево - древо, волочить - влачить, дорогой - драгоценный, холод - прохлада и т. д.).

Однако иногда соответствующей старославянской неполногласной формы в нашей речи нет. Тогда и возникают вопросы, сомнения и затруднения.

Слово дорога имеет полногласное сочетание оро, о чем свидетельствуют сербскохорватск. драга, польск. droga и др. Праславянское *dorga является суффиксальным производным (суффикс -g-) от того же корня (*dor-), что и диалектное дор "расчищенное, продранное в лесу пространство". Его полногласный характер можно "проверить" и глаголом подражать (буквально "идти той же дорогой").

Что касается слов серебро и железо, то, несмотря на их внешне полногласный вид, в них сочетания ере и еле полногласными не являются.

Мнимое полногласие слов серебро и железо станет ясным сразу же, как только мы узнаем, как эти слова звучали и писались в старославянском языке. В нем нас встречают не ожидаемые формы сребро и жлезо (ср. берег - брегъ, железа - жлеза и т. п.), а формы сьребро и железо. Последние были и в древнерусском языке. Слово сьребро изменилось в разговорной речи, с одной стороны, и книжном языке, с другой, различно. В живой речи оно стало звучать "по-русски" (серебро) - это, как полагают, произошло в результате межслоговой ассимиляции (уподобления) звука ь звуку е. В книжном (церковнославянском) произношении звук ь после звука с утратился, что дало форму, внешне совпадающую с неполногласием (ср. сребролюбие). В результате этих изменений у нас из одной и той же исходной формы сьребро появилась ложная пара полногласия - неполногласия - серебро и сребро. Вторая форма сейчас встречается лишь в качестве корня Производных слов (вроде приведенного выше сребролюбец), но еще в XIX в. в стихотворных произведениях была употребительна и как самостоятельное слово.

По поводу слова железо заметим также то, что в некоторых этимологических словарях (см. хотя бы: М. Фасмер. Этимологический словарь русского языка, т. II. М., 1967, стр. 43, дополнение О. Н. Трубачева) оно возводится к праславянскому *zelzo, как если бы было самым обычным "telt-образованием", без учета его "полногласного" характера во всех славянских языках (ср. болг. железо, чешск. zlezo, польск. zelazo и др.) на месте единственно правильного в таком случае неполногласия.

Сказанное не мешает считать слово железо суффиксальным производным от того же корня (жел-, с общим исходным значением "камень"), что и старослав. желы "черепаха" < "каменная", русск. голова (исходно - "череп"), польск. glaz "камень", греч. chalkos "медь, бронза" и "камень" и др.

Родословная числительного девяносто

С точки зрения современного русского языка слово девяносто - простое числительное, оно распадается лишь на непроизводную основу девяност- и окончание -о (ср. девяноста, девяностый). Однако по своему происхождению это числительное сложное, оно содержит этимологически в своем составе, несомненно, два корня.

Единого мнения о возникновении слова девяносто пока нет. Некоторые лингвисты считают, что это числительное пришло в древнерусском языке на смену более старому девятьдесятъ, известному (с соответствующими фонетическими изменениями) другим славянским языкам и сейчас. По мнению этих ученых, девяносто возникло из несохранившегося девять до ста (произошло расподобление согласных д-д > д-н; числительное стало склоняться по образцу слова сто). Такое объяснение, однако, маловероятно.

Скорее всего, числительное девяносто представляет собой позднейшее видоизменение праславянского *nevenedkmte (> *devenosъto), родственного лат. nonaginta "девяносто", греч. enenekonta и др.

Праславянское *devenosbto (< nevenosbto в результате диссимиляции н-н д-н и под влиянием числительного десять *desentb) является сложением deven - "девять" (еще без суффикса -t-, ср. нем. neun) и sbto "сто". Заметим, что в числительном девять этимологически тот же суффикс -t- (*deventь > *devetь > девять), что и в словах четверть, десять и т. п.

Согласно этой точке зрения, числительное девяносто древнее формы девятьдесятъ и выжило в конкуренции с последним, не дав ему укрепиться, потому что обозначало (в отличие от пятьдесят и пр.) "узловое" число, по которому вели раньше счет наравне с десятками и сотнями (ср. в древнерусских памятниках: Домонтъ со псковичи съ тремя девяносты плени землю литовскую...; Два девяноста то мерных верстъ проехал Иванушка... и т. д.).

Кстати, именно "узловой" характер числа 40 определил факт вытеснения старого, общеславянского названия четырех десятков - четыре десяте, четыре десяти новым, специфически восточнославянским - сорок.

Все цвета радуги

Прилагательные белый, черный, красный, желтый, зеленый, синий... Все они представляют собой в настоящее время совершенно условные немотивированные наименования и являются корневыми. Но с этимологической точки зрения эти названия цвета предстают перед нами в ином свете. В момент своего возникновения это были мотивированные слова, все они были образованы суффиксальным способом. Почти все указанные прилагательные являются также и сверстниками. Исключение составляет лишь слово красный, в цветовом значении сравнительно недавнее. Остальные возникли давно и известны во всех славянских языках.

Все разбираемые слова принадлежат к исконному лексическому фонду русского языка. Это следует отметить потому, что среди цветовых прилагательных в нашей речи немало иноязычных (ср. хотя бы заимствованные из французского языка слова бежевый, палевый, оранжевый, лиловый, фиолетовый, пунцовый, бордовый).

Разберем наши "цветные" слова по порядку. Прилагательное белый едва ли не самое старое. Это общеславянское слово индоевропейского характера, образованное от индоевропейского *bha "светить, блестеть, сиять" с помощью суффикса -l- (ср. латышек, bals "бледный", греч. phalos "белый" и т. п.).

Выделить в этом слове суффикс -l- (только в этимологическом плане, конечно) позволяют такие однокорневые образования других индоевропейских языков, которые содержат иные суффиксы,вроде греч. phanos "светлый, яркий", древнеирландск. ban "белый", или являются корневыми (в качестве примера можно привести древнеинд. bhas "сияние, блеск", где -s представляет собой окончание).

Таким образом, первоначально слово белый имело значение "блестящий, светящийся".

Из его далеких родственников, пришедших к нам из греческого языка, следует отметить слова фонарь (из среднегреч. phanarion, являющегося суффиксальным производным от древнегреч. phanos "свет, блеск") и фантазия (из древнегреч. phantasia "видение, призрак").

По образному характеру к слову белый примыкает прилагательное синий, которое в момент своего рождения тоже значило "блестящий, сияющий". Это общеславянское слово образовано было с помощью суффикса -n- от той же основы (si-), что и глагол сиять. Родство слов синий и сиять несомненно. Весьма возможно, что однокорневыми по отношению к прилагательному синий (а значит и глаголу сиять) являются также и слова сивый и сизый, представляющие собой в таком случае производные посредством суффиксов -v- и -z-.

Прилагательные зеленый и желтый тесно связаны между собой не только тем, что они обозначают смежные цвета спектра. Их объединяют также и кровные узы родства. Ведь эти общеславянские слова являются однокорневыми и отличаются друг от друга лишь суффиксами, посредством которых они были образованы.

Слово зеленый (из зеленыи) - производное с помощью суффикса -ен- от той же основы (zel-), что и диалектное зель "трава, зелень", греч. choe^- "трава", нем. gelb "желтый" и т. д. Ту же основу, но с перегласовкой е/о (ср. везу - воз, несу - ноша и т. д.) мы наблюдаем в словах злак (из *zolkb) и золото (из *zolto) с этимологическими суффиксами -k- и -t- (ср. содержащие те же суффиксы родственные слова: диалектное жолкнуть и желтый).

Слово желтый (из жьлтыи) образовано с помощью суффикса -t- от той же основы (жьл- < *gil-), что и диалектные желуница "желтуха", жолкнуть "становиться желтым".

Древние формы *zel- и *gil- образуют одну и ту же непроизводную основу и отличаются между собой лишь фонетически: качеством начального гортанного согласного (ср. подобное явление в литер. город и диал. зород "ограда") и перегласовкой е/i. Значение этих форм первоначально не было дифференцировано, что ярко проявилось в словах зеленый и золото (буквально - "желтое").

Так весьма своеобразно (в обозначении их словами одного корня) отразилась в языке близость зеленого и желтого цвета.

Особняком по отношению ко всем разобранным цветовым обозначениям стоит слово красный. И не только потому, что, как уже отмечалось, оно довольно молодое. Дело в том, что оно свойственно в данном значении только русскому языку. В других славянских языках для обозначения красного цвета до сих пор пользуются старыми названиями, образованными от основы черв- (ср. укр. червоний, болг. червен, польск. czerwony и т. д.). Последнее объясняется тем, что в общеславянскую эпоху из червей (особого вида) приготовляли красную краску.

В качестве цветового имени собственно русское прилагательное красный возникло на основе общеславянского красный (> красьныи) "красивый, хороший", производного с помощью суффикса -ьн- от слова краса "украшение". В первоначальном значении слово красный свободно употребляется и сейчас во всех других славянских языках, кроме русского. В нашем языке оно в своем исходном значении встречается лишь во фразеологических оборотах типа долг платежом красен, ради красного словца, красная цена, красная рыба, красная девица, на миру и смерть красна и т. д.

Своеобразно и слово черный. Оно отличается от других общеславянских цветовых обозначений прежде всего тем, что (несмотря на его былую производность) признак, положенный в его основу, не удается установить даже с помощью глубокого этимологического анализа. Да и древний суффикс -н- в его основе виден, кажется, лишь на фоне балтийских соответствий вроде литовск. Kirsna "черная" (название реки), древнепрусск. kirsnan "черный".

Два ключа

Ключ, которым мы отпираем замок или заводим игрушку, и ключ бьющий из земли, друг на друга совершенно не похожи и не имеют между собой ничего общего. И слова, их обозначающие, тоже являются чужими, хотя звучат и пишутся одинаково. Встречаются они друг с другом очень редко, но в языке тем не менее образуют омонимическую пару, существующую не только на бумаге, но и в реальном употреблении. Среди фразеологических оборотов есть выражение, где эти слова-омонимы даже слились воедино, создав выразительный каламбур. Это оборот Жизнь бьет ключом, и все по голове, родившийся в результате "распространения" более короткого Жизнь бьет ключом (по аналогии с оборотами типа Не все равно: есть и горки, построенными на двузначности одного из слов). В нем ключ одновременно значит и "гаечный ключ", и "родник".

Наши омонимы обычно считаются словами, совпавшими случайно. Слово ключ, обозначающее техническое приспособление, толкуется как родственное существительному клюка "палка с загнутым концом, крюк", однокорневое, в частности, лат. clavis "ключ", clusa "запор". Что же касается слова ключ "родник", то его относят к глаголу клюкать "шуметь, бурлить, клокотать" (о воде).

Думается, что такое исконное разлучение слов ключ (техническое приспособление) и ключ (родник) не верно. Было время, когда они входили в одну семью слов, причем сначала в ней появилось слово ключ как название технического приспособления, а затем на его основе слово ключ со значением "источник, родник".

О возможности такого этимологического решения пишет, между прочим, М. Фасмер: "Обычно сближается с клюкать "шуметь... но имеет смысл поставить вопрос об одинаковом происхождении с ключ I. Ср. нем. выражение eine Quelle erschliessen "открыть источник" ("Этимологический словарь русского языка", т. II. М., 1967, стр. 258). Однако разъяснять его не разъясняет. А этот ключ к разгадке слова ключ "родник, источник" предлагал уже В. Даль: "Ключ, отмычка, перешло... на родник, как на отомкнутое недро земли" ("Толковый словарь...", т. II. М., 1955, стр. 122).

Таким образом, в конечном счете два ключа появились из одного и того же источника. Вначале было слово ключ "клюка, засов, запор, замок", с течением времени получившее значение "отмычка, ключ".

Как ни удивительно, но это исконно русское существительное общеславянского характера родственно иноязычному слову слесарь, обозначавшему при его заимствовании из немецкого языка мастера, изготовлявшего именно замки и ключи. Но об этом см. заметку "Слесарь, ключ и замок".

Слесарь, ключ и замок

По всей вероятности, у многих из вас сразу возникает если не уверенность, то предположение, что в заглавии опечатка, что ударение в слове замок поставлено не там, где надо. Ведь слесарь - это мастер, делающий замки и ключи, но не тот, кто строит замки. Поэтому как будто, если уже объединять в названии заметки связанные друг с другом предметы, то объединять надо слесаря, ключ и замок. И тем не менее речь далее пойдет именно о словах слесарь, ключ и замок. Эти существительные (из которых только слово ключ исконно русское) оказываются пусть десятая вода на киселе, но все же родственниками. Как это может быть? Смотрите.

Слово слесарь пришло к нам из средневерхненемецкого языка в XVII в. В последнем оно (в виде slosser > Schlosser) является суффиксальным производным - посредством суффикса -er- от слова sloss > Schloss "замок, запор". Это современное слово ведет свое происхождение от древневерхненемецкого sliozan "запирать" точно так же как наши замок и запор - от глаголов замыкати и запирати. Древневерхненемецкое sliozan восходит к *skliozan, в котором мы наблюдаем приставку s- (так называемое подвижное s; ср. кора - скора, *skepa > щепа и *kepa - чепуха) и непроизводную основу klioz-, однокорневую той, которая содержится в русском слове ключ и латинских clavis "ключ", clusa "запор".

Как видим, родство слов слесарь и ключ налицо. Можно догадаться о близости этих слов к слову шлюз, восходящему тоже к средневерхненем. sloss (ср. устарелое слюз). К нему же (правда, опосредованно) восходит и слово замок "крепость, форт, укрепление". И вот как именно. В результате буквального перевода (калькирования) латинского слова clusa, означавшего и "крепость, форт", и "запор, замок", средневерхненем. Sloss "замок, запор" тоже приобрело значение "крепость, форт". Его скалькировали чехи. Они также стали называть крепость словом, обозначавшим "замок, запор". Чешское zamek "замок" было в свою очередь "снято" поляками. А получившее новое значение польское существительное (в переоформленном виде ek > ok, но с сохранением начального ударения) пришло к нам. Так рядом с исконным и общеславянским замок (от замкнуть "закрыть") появилось в русском языке польское слово замок, связанное словообразовательными узами и со словом слесарь, и со словом ключ, и даже со словом шлюз.

Откуда есть пошло слово отверстие и какой в нем корень

Существительное отверстие пришло в русский литературный язык из старославянского. В последнем оно образовано с помощью суффикса -uj- от страдательного причастия прошедшего времени глагола отъврьзти (> отверсты) "открыть, развязать" - отъврьзтъ (> отверст) "открытый, развязанный". Таким образом, по своему структурному характеру слово отверстие подобно существительному открытие. Различной оказалась у них семантическая судьба: слово открытие получило абстрактное значение, слово же отверстие - конкретное. Глагол отверсти (ср. устаревшее отверзать) возник на базе глагола верзти < врьзти "связывать", родственного литовск. verziu "связываю", авест. verez "запирать" и т. д. В диалектах до сих пор живет еще (ранее бывшее очень ходячим) слово верзни "лапти", прямой и непосредственный потомок этого глагола: верзни буквально значит "сплетенные, связанные".

Следовательно, с этимологической точки зрения в слове отверстие на древнерусском уровне можно выделить приставку от- (< отъ-), непроизводную основу -верс-, (< -верз- < -вьрз-), суффикс -uj- и окончание -е. На более древнем языковом "срезе" непроизводную основу -вьрз- можно делить на корень -вьр- (тот же, что в словах веревка < вьрвь, вериги, диал. вор "забор, ограда", ворота, литовск. verti "закрывать, открывать" и т. д.) и суффиксальное -з-.

Тем самым, в частности, наше отверстие оказывается в отдаленном, но все же родстве не только с такими словами, как отворять и ворота, но также и с такими, как веревка и вериги.

Кровными узами связано, между прочим, слово отверстие с глаголом разверзаться, которое нам известно сейчас лишь в шутливом выражении Разверзлись хляби небесные (см. заметку "Что значит слово хлябь").

Что значит слово хлябь

Думаю, что подавляющее большинство прочитавших сейчас заглавие данной заметки этого не знают. И немудрено. Ведь в качестве самостоятельной лексической единицы это слово практически в нашей речи отсутствует. Оно живет лишь как часть целой "словесной семьи" и только в ней. Вспомним шутливое выражение разверзлись хляби небесные "пошел сильный, проливной дождь". Мы видим, что в названном фразеологическом сращении архаично не только существительное хлябь, но и глагол разверзлись. Хорошо знакомо лишь прилагательное небесный. С чем же небесным и что же сделалось? Начнем с последнего. О глаголе разверзлись уже упоминалось, когда говорилось об этимологии существительного отверстие (см. заметку "Откуда есть пошло слово отверстие..."). Разверзлись может значить "раскрылись, развязались, расшатались, ослабли".

Чтобы понять, какое значение было первоначально у оборота разверзлись хляби небесные, нам осталось узнать, что значит слово хлябь. Это существительное имеет значение "простор, пустота, глубь; бездна, пропасть". Таким образом, буквальный перевод выражения разверзлись хляби небесные дает нам "открылись небесные просторы" (или "бездны" и т. д.). Тем самым становится яснее и оправданнее современное значение оборота, которое является как бы следствием исходной семантики. И все же история нынешнего значения "пошел сильный, проливной дождь", "разверзается" перед нами полностью лишь тогда, когда мы привлекаем тот контекст, из которого выражение разверзлись хляби небесные явилось на свет.

А извлечено оно было из библейского рассказа о "всемирном потопе": "Разверзошася вси источницы бездны, и хляби небесные отверзошася. И бысть дождь на землю четыредесять дней и четыредесять ночей". Н. С. и М. Г. Ашукины по традиции передают этот отрывок таким образом: "Разверзлись все источники великой бездны, и окна небесные отворились, и лился на землю дождь сорок дней и сорок ночей". Однако, как можно заключить, имея в виду уже изложенное, такой перевод неточен. Ни великой бездны, ни небесных окон здесь нет, а слово разверзошася требует перевода "раскрылись".

Заметим попутно, что наши небесные хляби, после того как они "разверзлись", отложились не только в разобранном выражении. Слова разверзлись хляби небесные оставили после себя и других потомков. Среди них в первую очередь следует назвать глагол расхлябаться "расшататься, разойтись, ослабеть" (ср. гайки расхлябались, т. е. расшатались, сапог расхлябался, т. е. стал свободным, и т. д.) и существительное расхлябанность "недисциплинированность" (от расхлябанный, страдательного причастия глагола расхлябать, приставочного производного от хлябать "качаться, шататься").

Глагол расхлябаться среди только что названных слов особенно интересен. Он возник в результате своеобразной конденсации словосочетания разверзлись хляби, на базе слова хлябь, но по модели разверзлись: в структурную схему раз-(рас-) - -лись вместо -верз- было "засунуто" -хляба-. Еще более оригинальным сжатием оборота разверзлись хляби небесные в слово предстает перед нами диалектное существительное хляба "дождь, слякоть".

Два глагола обуять

В настоящее время свободно и часто употребляется лишь одно обуять - то, которое имеет значение "охватить, объять, овладеть": И такая меня по тебе тоска обуяла, такая грусть, что, кажется, все бы на свете отдала, лишь бы с тобой хоть минуточку еще побыть (Куприн).

Однако в художественных произведениях XIX в. можно встретить и другое обуять, обладающее совсем иным значением. И это надо обязательно учитывать, чтобы правильно понимать, что хотел сказать писатель. Так, во фразе Виновен я; гордыней обуянный, обманывал я бога и царей А. С. Пушкин использовал слово обуянный в современном значении - "охваченный, объятый". А вот, например, в его же стихотворении "Наполеон" мы встречаемся уже с таким обуять, которое в эту семантику не укладывается: Надменный! Кто тебя подвигнул? Кто обуял твой дивный ум? Здесь обуять значит "лишить рассудка, сделать безумным".

Между прочим, разным является не только значение этих омонимов, но и их происхождение.

Глагол обуять "охватить, объять, овладеть" является древнерусским производным с помощью префикса об- от уяти (ср. современное унять), в свою очередь образованного посредством приставки у- от яти "брать, хватать" (ср. взять, снять, отъять и др.). От слова объять его отличает лишь наличие как бы лишней приставки у-.

Что касается глагола обуять "лишить рассудка, сделать безумным", то он образован в старославянском языке посредством приставки о- и суффикса -ати от прилагательного буи "глупый, безумный".

Далеко не всегда опознать в тексте разные обуять так просто и легко, как в приведенных примерах. В отрывке из поэмы А. С. Пушкина "Медный всадник" перед нами такой случай, когда слово обуянный как бы совмещает оба указанных значения, т. е. когда омонимы вдруг сливаются в одно слово: И, зубы стиснув, пальцы сжав, Как обуянный силой черной, "Добро, строитель чудотворный! - Шепнул он, злобно задрожав. - Ужо тебе!.." Здесь обуянный может быть понято и как "лишенный рассудка, сведенный с ума" (черной силой), и как "такой, которым овладела" (черная сила).

Что моет судомойка

Не правда ли, странное заглавие? Каждому известно, что судомойка моет. Конечно, посуду. Почему же ее называют не "посудомойкой", а судомойкой? Зададим себе этот вопрос - и заглавие покажется не таким уж странным.

В самом деле, судомойка - это женщина, которая по своей должности занимается мытьем посуды. Но это вовсе не женщина, моющая суда. Почему же в существительном судомойка корень суд- соотносится не со словом судно, суда в значении "корабль, корабли", а со словом посуда? В этом корне сохраняется старое значение слова судно, суда "посуда". Кроме существительного судомойка, это значение сохранилось только в корнях слов - посуда, судок и судно, судна.

Заметим, что наше судно, суда является яркой иллюстрацией очень интересного и регулярного развития значения "посуда" в значение "судно, корабль, лодка", проявляющегося в целом ряде слов.

Возьмем в качестве примера существительное лодка. Его современная семантика как уменьшительно-ласкательного образования от утраченного слова лода тоже восходит к "посудному" значению, о чем говорит родственное ему норвежское olda "корыто" (начальное ol перед согласным d изменилось в восточнославянских языках в ло, ср. старославянское ладья). Как свидетельствует современное употребление посудных названий в качестве обозначения судов (ср. посудина, корыто), первоначальное использование слов со значением "посуда" по отношению к судам было уничижительным, ироническим.

Между прочим, превращение оценочных названий в нейтральные в языке наблюдается часто и образует, собственно говоря, один из его наиболее важных внутренних законов.

Но вернемся к слову судомойка. В наполовину родственном ему существительном портомойка мы наблюдаем такое же сохранение старого значения первой частью сложного слова. Здесь непроизводная основа порт- также не равняется по смыслу корню порт-, который мы сразу же вспоминаем как основную принадлежность одного из названий брюк (сейчас просторечного и грубоватого) - портки.

Ведь портомойка - это та же самая прачка, т. е. женщина, которая стирает одежду, верхнее и нижнее белье, а не только брюки. И в слове портомойка часть порт- по вещественному значению равна слову одежда. Таким и было, кстати, прежнее значение слова портъ, в древнерусском языке "заглавного" и наиболее употребительного общего наименования одежды. Не случайно, что именно оно легло в основу слова портной, обозначающего мастера, шьющего одежду.

Как видим, основа порт- "сузила" свое значение, превратившись из родового названия одежды вообще в обозначение одного из ее видов - брюк. Та же участь постигла и слово платье, которое сейчас в основном специализировалось на обозначении одной из частей женского гардероба, хотя исконно было также лишь общим наименованием одежды.

Опять и обратно

К. И. Чуковский в книге "Живой как жизнь" пишет: "Вот уже лет двадцать в просторечии утвердилось словечко обратно с безумным значением опять". Но такое ли уж "безумное" значение "снова, опять" у просторечного обратно? Анализ слова опять с исторической точки зрения показывает, что такая характеристика этой семантики у слова обратно является неверной. Ведь тогда и у наречия опять его современное значение следует признать "безумным", поскольку в древнерусском языке слово опять, как и слово обратно, имело значение "вспять, назад, обратно" (см.: И. И. Срезневский. Материалы для словаря древнерусского языка, т. 2, стр. 702). Это же значение известно и в диалектах: Луканька, поиграй, да опять (= назад) отдай.

Таким образом, в словах опять (ср. родственные пятиться, вспять и пр.) и обратно (ср. родственные возвращаться, поворот и пр.) наблюдается одинаковое развитие - от значения "назад" к значению "снова". Только в слове опять оно в настоящее время завершилось, а в слове обратно лишь началось. Последним, между прочим, и объясняется тот факт, что употребление наречия обратно в новом значении квалифицируется как неправильное.

О чем рассказывает слово окно

Что такое окно? Если обратиться к словарю, то мы в нем найдем такое определение этого предмета: "отверстие для света и воздуха в стене здания или стенке какого-либо транспортного устройства" (поезда, парохода, самолета и т. д.). Но всегда ли окно служило таким целям? Оказывается, не всегда. И об этом свидетельствует уже название этого предмета.

Окно - один из многочисленных примеров того, как из слов можно извлечь исторические данные. Ведь слова иногда говорят о называемом ими предмете не меньше, нежели археологические находки.

Зачем же делали окно раньше, в эпоху общеславянского языкового единства, т. е. тогда, когда это слово возникло как значимая единица? Об этом четко и определенно говорит его этимологический состав. Сейчас это слово имеет непроизводную основу (окн-о). Однако образовалось оно с помощью суффикса -н- (< ън) от существительного око, обозначающего глаз, орган зрения, то, с помощью чего мы видим.

Следовательно, исходная структура слова говорит нам, что окно первоначально было не отверстием для света и воздуха, а служило другим целям: оно делалось (кстати, как свидетельствуют археологи, вначале из щели между бревнами сруба) для того, чтобы можно было наблюдать, видеть то, что происходит вне дома. Поэтому оно и уподоблялось оку, т. е. глазу.

Между прочим, позже для обозначения отверстия, посредством которого можно видеть, наблюдать за происходящим, русские использовали также и новое название органа зрения - слово глаз (ср. глазок "отверстие в дверях для наблюдения за кем- или чем-либо").

Нечто подобное мы наблюдаем и в некоторых русских диалектах, где слово зенко "зрачок" (родственное поэтическому зеница, просторечному зенки "глаза") известно и в значении "окно, рама, оконный переплет"; у болгар, которые окно сейчас называют словом прозорец (от прозирам "вижу"); у поляков, которые обозначают иногда окно словом wyziernik (от wyzierac "высматривать, выглядывать"), и т. д.

Смазливый и нелепый

Имеет ли какое-нибудь отношение к красоте лица косметика? Для женщин этот вопрос давно решен практически. Ведь косметика - это "средства ухода за лицом и телом, применяемые с целью гигиены или для придания красоты" ("Словарь современного русского литературного языка", т. 5, 1956, стр. 1500).

Эта связь косметики с понятием красоты лица проявляется и в языке, в прилагательных, обозначающих красивое.

Возьмите, к примеру, слово смазливый. Сейчас это прилагательное обозначает миловидного, красивого, приятного человека, его лицо безотносительно к косметическим ухищрениям. Ср.: "Maman, Maman! - вскричала, вбегая в комнату, смазливая девочка лет одиннадцати,- к нам Владимир Николаевич верхом едет" (И. С. Тургенев. Дворянское гнездо, 2). Однако первоначально это слово - как свидетельствует его этимологический состав - обозначало напомаженного, нарумяненного человека. Ведь оно образовано с помощью суффикса -лив- от существительного смазь со значением "мазь, белила, румяна" (ср. диал. мазка, мазила, "белила, румяна", смазень "щеголь, смазавшийся мастями, нарумяненный, напомаженный" и др.).

Так что, как видите, значение "миловидный, красивый, приятный" у прилагательного смазливый развилось из значения "нарумяненный, напомаженный", значения, так сказать, чисто косметического. И надо сказать, это не единственный пример того, как слово "косметического плана" получает с течением времени значение "красивый".

Укажем хотя бы на диалектные слова писаный "красивый" (ср. писаная дура "красавица, но глупа", В. Даль. Толковый словарь живого великорусского языка, т. III, стр. 113); писанка "красавица" (Писанка ты моя!, там же), восходящие к слову писать в его исходном, первичном значении "раскрашивать, рисовать".

Этимологически выражение писаная красавица представляет собой поэтому такую же тавтологию, как, например, черные чернила, торная дорога (устаревшее тор значит "дорога"), старый ветеран (ср. лат. veteranus - от vetus "старый") и т. п.

То же развитие значения можно отметить и для синонимического прилагательного в чешском языке, в котором malovany "писаный красавец" (ср. byti jako malovany "быть писаным красавцем") восходит к malovany "раскрашенный" (от malovati "красить, рисовать").

Кстати, и красивый тоже ведь является словом, близким по превращениям его значения к только что разобранным. Правда, оно вначале было не косметическим термином, а "ювелирным". Буквально красивый в момент своего появления в языке значило "тот, кто украшен, надел на себя какие-либо украшения".

Однако вернемся к заглавию. Какое отношение имеет слово нелепый к прилагательному смазливый? Оно же значит "бессмысленный, неразумный". Слово нелепый только в современном русском языке не соотносится по значению со словом смазливый. В древнерусском языке это были антонимы, так как нелепый означало "некрасивый". Образовано же оно было посредством приставки не- от слова лъпыи "красивый", еще известного в некоторых диалектах в виде лепый (ср. также великолепный). И только? Лишь потому были названы вместе эти слова, что они были когда-то антонимами? Нет. Дело в том, что прилагательное лепый проделало тот же путь семантического развития, из слова косметического плана (оно родственно глаголу лепить "мазать") став названием красивого вообще.

Похож ли кран на журавля?

Вы никогда не сравнивали их? Механизм для подъема и перемещения грузов и большую болотную птицу с длинными ногами и шеей? А ведь в их внешнем облике есть нечто общее: и у крана стрела всегда большая и длинная.

Какое же значение имеет это сходство технического приспособления с журавлем для языка? Очень большое, если иметь в виду, что одни предметы называются нередко по сходству с другими теми же словами.

В частности, это позволяет определенно ответить на вопрос, почему кран называется краном. Но вначале немного о журавле. Слово журавль существует в русском языке не только как название птицы. Есть еще одно существительное журавль - "длинный шест у колодца, используемый как рычаг для поднятия воды" (очень похожий, между прочим, на журавля!). Эти слова родственники: второе возникло на основе первого. Название птицы было по сходству перенесено на приспособление для поднятия воды. Этот признак при назывании механизма был использован не только русскими. Так, древние греки словом geranos "журавль" назвали и "кран для подъема тяжестей". "Журавлиное" имя получило это приспособление и у немцев, у которых для журавля используется слово Kranich (> Kran), являющееся, кстати, родственным и греческому и нашему названию журавля. Из немецкого языка и пришло к нам слово кран.

"Животное" название крана и колодезного приспособления - не исключение. Достаточно вспомнить русские слова лебедка (от лебедь) "рукоять ворота, изогнутая в виде лебяжьей шеи", кошка "багор", "якорь", баран "древнерусское стенобитное орудие", быки "опоры моста" и т. п.

Такие же "звериные" названия различных технических приспособлений широко представлены и в других языках.

Так, в немецком языке слово Bär обозначает не только медведя, но и таран, слово Bock - и барана, и кронштейн, слово Katze - как кошку, так и крановую тележку, слово Hund - и собаку, и собачку наборного храповика, слово Hahn называет как петуха, так и курок винтовки, и т. д.; в латинском слово grus является наименованием и журавля, и стенобитной машины, слово aries служит для обозначения как барана, так и осадного орудия, слово ciconia употребляется и как название аиста, и как название наугольника (в форме буквы Т) для измерения ширины и глубины рвов и др. Примеры можно было бы без труда умножить.

Ерунда и чепуха

Эти синонимы по своему употреблению друг от друга не отличаются совершенно. Даже в пределах фразеологических оборотов они выступают как братья-близнецы (ср. вполне возможные правильные обороты городить чепуху и городить ерунду, пороть ерунду и пороть чепуху, нести чепуху и нести ерунду и т. д.).

Свойственное обоим словам значение "вздор, чушь, пустяки" крепко связывает их в один синонимический "узел" и позволяет нам заменять одно слово другим совершенно свободно. Разнятся они между собой не настоящим, а прошлым - своим различным происхождением. Причем это различие идет сразу по нескольким направлениям.

Одно из них касается "национальности" слова-прародителя, остальные - способа образования и путей проникновения в русский литературный язык.

По первому вопросу можно привести цитату из романа "Соборяне" Н. С. Лескова, в которой, кстати, отмечается также и промежуточная между современным словом и его прародителем форма (герунда). Вот она: Ну, им (литераторам. - Н. Ш.) и книги в руки: пусть их сидят с своей "герундой", а нам с тобой на что эту герунду заимствовать, когда с нас и своей русской чепухи довольно.

Субъективно-экспрессивная оценка слова герунда как заимствованного, чужого (в отличие от своей, исконно русской чепухи) верна и этимологически. Действительно, слово ерунда (в современной форме сменившее более старое герунда так же, как январь сменил генварь, история - гисторию и т. д.) представляет собой хотя и собственно русское образование, однако на основе иноязычного слова, а именно латинского герундий (gerundium). Появилось оно в бурсацком арго. Именно бурсаками, семинаристами название одной из грамматических форм латинского языка было преобразовано в синоним существительного ерунда.

В этом "благородном деле" они действовали по принципу "чужое, непонятное - значит пустяки, вздор". Между прочим, по таким же основаниям стало обозначением бессмыслицы и слово чушь, которое еще во времена В. Даля писалось этимологически правильно как чужь (ведь образовано оно от прилагательного чужой).

Несомненно, что вначале у слова герунда > ерунда возникло значение "пустяки", а затем уже значение "чушь, ахинея, вздор". Что касается фонетико-грамматического оформления слова на -да, то в этом, также определенно, решающую роль сыграло влияние на него существительных типа белиберда и бурда.

Совершенно иная родословная у существительного чепуха.

Этимология этого слова до последнего времени считалась неустановленной. М. Фасмер по поводу происхождения этого существительного пишет лишь следующее: "Чепуха" бессмыслица, глупость". Неясно. Едва ли как ce-pucha к пухнуть "разбухать", также не к тще "пустой" (против Горяев)"^*. Справедливо сомневаясь в правильности объяснения Горяева, Фасмер, как видим, сам ограничивается одной констатацией неясности слова.

^* ("Russisches etymologischen Wörterbuch", Bd. III, S. 817.)

Между тем анализ слова чепуха как определенного звена словообразовательной цепи в ряду родственных и однотипных по структуре и значению слов позволяет дать, как нам кажется, весьма вероятное объяснение родословной этого слова. Вполне возможно, что существительное чепуха было образовано при помощи суффикса -уха (ср. с тем же суффиксом слово шелуха, родственное словам шелудивый, выхолостить и т. д.) от не сохранившегося в языке слова чепа "щепа" (из *kepa), родственного слову щепа (из *skepa, ср. щемить - оскомина, щель - скала, щадить - скудный и т. д.). Однокорневые *kepa (> чепа) и *skepa (> щепа) отличаются друг от друга так же, как кора и скора и т. п.

Старое значение слова чепуха, соотносительное с семантикой слова щепа, наблюдалось еще в XVIII в. (ср. пример, приводимый Б. М. Ляпуновым из "Краткого описания путешествия по северным морям" 1754 г.: Льды от ветру в чепуху разбиваются, т. е. "льды от ветра разбиваются в щепки"). Кстати, подобное развитие значения наблюдается и у синонимического слова вздор, в современном общелитературном значении продолжающего существительное вздор в значении "мусор, стружка" < "то, что остается, взодрано после рубанка".

О двух л в слове аллея

Существительное аллея относится к числу тех, правописание которых обычно дается "в словарном порядке". Между тем ученикам о нем можно не только сказать: "Запомните, здесь надо писать два л", но и рассказать, почему. Особенно полезно и просто это будет сделать, если они изучают французский язык. Дело в том, что написание аллея передает орфографию своего французского первоисточника - allee "аллея" (а буквально - "проход, дорога"), которое унаследовало два л от своего "родителя" - глагола aller "идти, проходить".

Так что два л в аллея так же законны, как, скажем, о, а не а в слове проход (от проходить, ср. прорезь).

Одеколон и жавель

На первый взгляд, ничем эти слова не близки, а их соседство выглядит неожиданным. Слишком разные вещи они обозначают: одеколон - парфюмерно-косметическое средство типа духов, а жавель - хлористый раствор для стирки белья, вытесненный сейчас из повседневного употребления различными новомодными стиральными порошками. Да и звучат эти слова совершенно по-разному.

И тем не менее это в известном отношении родственники. И не только потому, что в конечном счете оба пришли в нашу речь из французского языка. Оказывается, прототипами наших слов во французском языке являются не слова, а два словосочетания, содержащих некоторые общие компоненты. Такими компонентами выступают слова eau "вода" (произносится о) и de "из".

Существительное одеколон появилось у нас в результате слияния французского оборота eau de Cologne в одно слово (eau de Cologne буквально значит "вода из Кёльна"). Одеколон был назван так по месту своего первоначального изготовления. Заметим, что для его названия в XIX в. у нас бытовал и перевод французского оборота - кёльнская вода.

Все это так, можете подумать вы, но при чем тут жавель? Где в нем эти общие слова? В современном слове их действительно нет, но посмотрим, как оно появилось. А появилось оно в результате сокращения оборота жавелева(я) вода (так же, как самоцвет из самоцветный камень, противогаз из противогазовая маска, демисезон из демисезонное пальто, стационар из стационарное отделение и т. д.). Видите, и здесь есть слово вода. Выражение жавелева(я) вода также является переводом французского фразеологизма: оно передает франц. eau de Javelle (буквально - "вода из Жавеля").

Жавель, как и одеколон, был назван по месту изготовления (Жавель - сейчас квартал Парижа - был деревней, где в конце XVIII в. находилась соответствующая фабрика). Между прочим, в XIX в. были известны и формы, отражающие прямое заимствование - оджавель, одживель, аналогичные слову одеколон.

Истории слов одеколон и жавель позволяют показать некоторые пути образования в нашем языке слов на базе фразеологических оборотов:

1) в результате сжатия их в одно слово путем чистой аббревиации;

2) в результате сращения их в одно слово (ср., кроме одеколон и устар. оджавель, одживель, игрек < франц. igrec "греческое u", общежитие < старослав. общее житие, калькирующее греч. koinobios, и т. д.).

Что такое бесталанный? "Несчастный" или "бездарный"?

Вопрос, может ли слово несчастный употребляться в значении "бездарный", кажется странным. Ведь прилагательные несчастный и бездарный имеют совершенно различные значения.

И все же такой вопрос оказывается в известной степени закономерным. Правда, не по отношению к слову несчастный, а по отношению к его архаическому синониму бесталанный. В академическом "Словаре современного русского литературного языка" (т. I, 1950, стр. 435) прилагательное бесталанный толкуется как устаревшее слово, имеющее лишь значение "неудачливый, несчастный, обездоленный". Только с таким значением оно раньше и употреблялось. И казнили Степана Калашникова Смертью лютою, позорною; И головушка бесталанная Во крови на плаху покатилася (М. Ю. Лермонтов); Ох, в несчастный день, В бесталанный час, Без сорочки я Родился на свет (А. В. Кольцов) и т. д. Однако сейчас это прилагательное довольно часто употребляют и со значением "не имеющий таланта, бездарный". Ср. Мы против пошлости, безыдейности, бесталанности, в каком бы жанре искусства они ни давали о себе знать ("Известия", 9/IV 1964 г.); Когда порою, без толку стараясь, Все дело неумелостью губя, Идет на бой за правду бесталанность - Талантливость, мне стыдно за тебя (Е. Евтушенко. Взмах руки. М., 1962, стр. 112); Стихи были небесталанными ("Комсомольская правда", 1/VII 1964 г.) и пр.

Как появилось такое значение у слова бесталанный? На первый взгляд может показаться, что бесталанный возникло из бесталантный фонетически. Но это не так: т между двумя н не выпадает (ср. галантный, пикантный, толерантный и т. д.). В действительности употребление прилагательного бесталанный в значении "бездарный, не имеющий таланта" возникло в результате ошибки, вследствие путаницы слов талан "счастье, удача, фортуна" (тюркское талан "счастье, успех, добыча" - суффиксальное производное от тал- "грабить, отнимать") и талант "способность, дарование" (из французского языка) и замещения в слове бесталантный основы талант- основой талан-. В связи с этим возникает уже практический вопрос: правильно ли такое употребление слова бесталанный? Факты говорят, что нормой его считать нельзя: 1) оно противоречит живому еще этимологическому составу слова: бес-талан-н(ый); 2) в русском языке для выражения понятия "не имеющий таланта" есть хорошие синонимы бездарный и бесталантный.

Кстати, А. С. Пушкин слов бесталанный и бесталантный не смешивал (см. "Словарь языка Пушкина", т. I. М., 1956, стр. 108).

Чем существительные порт, гавань и пристань отличаются друг от друга

Слова порт и гавань по отношению друг к другу являются синонимами как в прямом, первичном значении "место у берега, специально оборудованное для стоянки судов", так и в переносном, производном значении "приморский портовый город". Не отличаются они между собой и сферой употребления, стилистической окраской и словесными связями. Синонимия этих слов выступает в настоящее время почти как абсолютная. Однако определенная разница между словами порт и гавань существует. Она проявляется и в большей частотности слова порт в значении "приморский портовый город", и в наличии у существительного гавань совершенно не свойственного для слова порт значения "бухта". Кроме того, дифференцируются в известном отношении эти слова и с точки зрения словообразовательной (ср. наличие прилагательного портовый (город) при невозможности образования гаванный). Наконец, различными оказываются эти существительные и по своему происхождению: слово порт заимствовано русским языком из французского, гавань же - слово голландское.

Что касается исконно русского существительного пристань (от глагола пристать), то оно синонимично словам порт и гавань лишь в первом из указанных выше значений ("место у берега, специально оборудованное для стоянки судов"), причем для него не очень частотно и актуально.

Чаще слово пристань употребляется сейчас в ином и более конкретном значении - "мол". Именно этим объясняется, в частности, тот факт, что оно свободно и охотно сцепляется с предлогом на (на пристани, ср. на молу), а не с предлогом в (как порт и гавань, ср. в порту, в гавани).

Таким образом, являясь в части своей семантики синонимичными, слова порт, гавань и пристань тем не менее отличаются друг от друга и входят в силу этого в разные синонимические ряды. Один ряд составляют слова порт, гавань и пристань. Другой образуют существительные гавань, бухта (от нем. Bucht, от biegen "сгибать"), залив и губа (от (с)гибать). В третий входят лишь два слова - пристань и мол. Как видим, одинаково "водные" слова порт, гавань и пристань имеют каждое свой семантический "шесток" в общей системе лексики русского языка.

Как родилось слово драндулет

Разговорное слово драндулет в качестве шутливого названия старого, разбитого экипажа, повозки знают все, хотя в словарях оно начало фиксироваться недавно (см. "Словарь русского языка" С. И. Ожегова).

Однако вряд ли многим известно его происхождение: в существующих этимологических словарях оно еще не объяснялось.

Как же оно появилось в русском языке? Существительное драндулет возникло (очевидно, в интеллигентском просторечии) на базе заимствованного из польского языка dryndula "старый, разбитый экипаж, повозка" по аналогии с галлицизмом кабриолет.

В польском языке слово dryndula (откуда dryndutka)- суффиксальное производное от drynda того же значения, образованного от глагола dryndac "тащиться, медленно ехать", возникшего в свою очередь на базе звукоподражания dryn, передающего возникающие при движении звуки (см. Fr. Sfawski, Slownik - etymologiczny j$zyka polskiego, t. 2. Krakow, 1953, str. 172), cp. глагол тренькать. Этимологически правильным написанием русского слова является "дрындулет".

Правильно ли мы пишем слово гуталин?

Вопрос является риторическим. Конечно, правильно, поскольку написание гуталин - единственное, указываемое словарями. Другое дело: соответствует ли это - принятое сейчас - написание действительной этимологии слова. И вот, когда мы начинаем заниматься происхождением существительного гуталин, становится ясным, что современное его написание не первоначально.

В этимологических словарях русского языка слово гуталин не объясняется. Единственным словарем, который дает справку о происхождении этого слова, является "Толковый словарь русского языка" под ред. Д. Н. Ушакова. Однако предлагаемое им объяснение (от нем. gut "хороший") более чем сомнительно. Во-первых, слова на -алин образуются от основ существительных (ср. нафталин - от греч. naphtha "нефть", формалин - от формальдегид), а во-вторых, все они обозначают химические соединения. О неправильности объяснения этимологии слова гуталин в словаре Ушакова говорит и написание этого слова в 20-е годы - гуттолин. Следовательно, надо искать нового объяснения.

Думается, что наиболее правильным будет такое толкование: существительное гуталин (гуттолин) образовалось в результате сложения лат. gutta "гуттаперча, твердый кожеподобный продукт, представляющий отвердевший сок гуттоносных растений; камедь" и лат. oleum "масло" с одновременным присоединением суффикса -ин (< -ine), по модели ланолин (от лат. lana "шерсть" и oleum), газолин (от газ и oleum) и т. д.

В современном написании впервые слово гуталин, очевидно, отмечается в "Малой советской энциклопедии" (т. 2, 1929, стр. 712).

Можно ли считать существительные картина и карта однокоренными словами?

С точки зрения современного русского языка, слова картина и карта как родственные и, следовательно, однокоренные не осознаются. Для русского языка эти слова ни по значению, ни по словообразовательной структуре друг с другом не связаны. Существительное картина производным от слова карта не является и из него не выводится (ср. льдина - кусок льда, низина - низкое место, перина - матрац из перьев и т. д.). В нем сейчас не выделяется ни корень карт-, ни суффикс -ин-, и все, что предшествует окончанию, представляет собой непроизводную основу (т. е. корень). Ведь картина - это не большая карта (ср. дом - домина), не предмет, сделанный из карты (ср. воск - вощина и т. д.). Таким образом, по своему современному составу слова картина и карта совершенно чужие.

Однокоренными их можно назвать, только имея в виду их далекое прошлое, общее происхождение в том языке-источнике, где они появились. Но в таком плане однокоренными для слов карта и картина являются также и существительное картон, и даже - картуз и хартия (!). Все эти слова, пришедшие к нам из французского языка, восходят к итальянским словам (cartina, cartone, cartoccio), образованным от carta в значении "бумага". Последнее получилось из лат. charta, представляющего собой переоформление греч. charts "лист бумаги из папируса, хартия".

Когда и как появились грамматические термины склонение и наклонение

Термины склонение и наклонение становятся самыми привычными и известными для нас уже в школе.

Без них представить себе существование глаголов и существительных просто невозможно. Между тем далеко не все знают их биографию. А она любопытна и занимательна. Обратите внимание: эти термины обозначают совершенно разные морфологические явления, относящиеся к различным частям речи, но очень похожи друг на друга. Собственно говоря, в этимологическом разрезе морфемный состав этих слов отличается лишь одними приставками с- и на-, за ними в обоих терминах мы находим одно и то же клонение, соотносительное с глаголом клониться "склоняться, сгибаться, опускаться, падать". Это поразительное сходство наших терминов - удивительно далеких как будто по своему смыслу - не случайно. Ведь по существу они имеют одних и тех же, причем не русских, родителей. Это греческие слова klisis и enklisis. Ведь слово склонение родилось как буквальный перевод, морфемный слепок греч. klisis, а слово наклонение появилось как точная копия греч. enklisis. Греческие оригиналы наших копий были первоначально еще ближе друг к другу, так как общими у них вначале были не только корни, но и значение.

В качестве грамматических терминов эти слова искони означали одно и то же, а именно морфологическое изменение слова (как склонение, так и спряжение). Специализация первого (klisis) на имени, а второго (enklisis) на глаголе произошла позже.

Заметим, что терминологическое значение у греческих слов возникло на основе соответствующей семантики исходных для них многозначных глаголов klino и enklino (приставочного производного от первого) "склоняю, наклоняю, клонюсь, опускаюсь, падаю, кладу, лежу, поворачиваю, изменяю, изменяю по формам (т. е. склоняю и спрягаю)" и т. д.

При калькировании греческих терминов нашими грамматиками был, между прочим, использован глагол клонить, того же корня и словесной семьи, что и греч. klino (а также латышек, klans "наклон", древневерхненем. hleinan "прислонять" и т. п.).

Таким образом, слова склонение и наклонение предстают перед нами как весьма своеобразные кальки, поскольку передача чужого корневого материала на нашей языковой почве была осуществлена с помощью генетически тождественного корня (klin было передано родным ему клон).

Слова склонение и наклонение обосновались в русской грамматической терминологии не одновременно и по-разному. Первое слово появилось несколько раньше, чем второе, оно встречается уже в "Адельфотисе" ("Adelphotes. Грамматика доброглаголивого еллино-словенского языка...". Львов, 1691). Термин наклонение впервые отмечается в грамматике М. Смотрицкого (Эвю, 1619). В грамматике Л. Зизания (Вильно, 1596) наклонение обозначается еще словом образ. Заметим, что еще раньше понятие наклонения выражалось словами чин и залог, а в самой древней статье "О осмих частех слова", переведенной с греческого языка на старославянский Иоанном, екзархом болгарским, передавалось словом изложение.

Термин склонение по существу предшественников не имел и укрепился сразу же, как только было введено соответствующее лингвистическое понятие. До него в "Донате" (русский перевод латинской грамматики Доната Элия был сделан Д. Герасимовым в 1522 г.) отмечается лишь клонение и уклонение.

Другой была судьба слова наклонение. Понятие о различных наклонениях глагола отражено, как было отмечено, уже в статье "О осмих частех слова". Однако хороший термин для него искали долго. И лишь у М. Смотрицкого наклонение, наконец, стало наклонением.

Характерно, что даже намного позже, у М. В. Ломоносова, рядом с новым термином (правда, значительно реже) употребляется и старый, зизаниевский - образ. Правда, именно у него - в то же время - это понятие впервые приобретает характер настоящего лингвистического понятия.

Вместе с общим понятием наклонения входили в научное обращение и порожденные им частные (вроде понятия изъявительного наклонения). Их фразеологическое выражение также варьировалось, пока не была найдена подходящая формула.

Так, для обозначения изъявительного наклонения в статье "О осмих частех слова" употребляется выражение повестное изложение (буквальный перевод греческого oristike enklisis).

В "Донате" для этого используются словосочетания указательный залог и указательный чин, калькирующие лат. modus indicativus. В "Адельфотисе" мы находим уже изъявительное изложение, которое передает греч. oristikS enklisis. У Л. Зизания оно начинает называться уже указательным образом или изъявительным образом. Он словно соединяет прилагательные "Доната" и "Адельфотиса" со своим собственным переводом (вообще-то более точным) латинского слова modus - образ.

М. Смотрицкий ставит здесь последнюю точку, с одной стороны, выбирая в качестве основы термина фразеологическую кальку с греческого "Адельфотиса" (изъявительное изложение), но одновременно заменяя в ней существительное изложение более точной (и близкой даже по корню, как вы уже знаете, см. выше) словообразовательной калькой греч. enklisis - словом наклонение. Авторитет М. В. Ломоносова делает это новообразование М. Смотрицкого всеобщим.

Несколько слов о повелительном и условном (или сослагательном) наклонениях.

Термин повелительное наклонение пережил приблизительно те же метаморфозы, что и название изъявительного наклонения. В статье "О осмих частех слова" мы находим кальку с греч. prostaktike enklisis - повеленное изложение, в "Донате", естественно, встречаем в виде повелительный залог или повелительный чин кальку латинского выражения modus imperativus. В "Адельфотисе" модернизируется прилагательное и вместо побеленного изложения появляется повелительное изложение. Л. Зизаний (по образцу изъявительный образ) вводит повелительный образ.

И наконец, у М. Смотрицкого повелительное наклонение получает свое современное имя. Что касается сослагательного наклонения, то биография его названия значительно проще и короче. Этот термин ввел тот же М. Смотрицкий, "сфотографировав" по словам латинский фразеологизм modus conjunctivus. Параллельное обозначение этого наклонения (условное наклонение) родилось в русских грамматиках в конце XVIII в. в качестве пословного перевода французского термина mode conditionnel.

О "вине" винительного падежа

Вы никогда не задумывались, почему винительный падеж называется именно винительным, а не как-либо иначе? А над этим стоит подумать! Ведь достаточно сравнить значение слова вина и "амплуа" винительного падежа в парадигме склонения, чтобы сразу же увидеть, что к вине он никакого отношения не имеет.

Совсем иное - названия подавляющего большинства других падежей. Они абсолютно прозрачны по своему морфемному составу и очень "идут" называемым падежам, особенно если иметь в виду их конкретный падежный характер.

В самом деле, открывающий парад падежей именительный падеж - это падеж, который просто что-либо или кого-либо называет, именует. Поэтому он и прозывается именительным. А вот последний падеж парадигмы - предложный - получил такое имя по своей несамостоятельности: слова в форме предложного падежа употребляются сейчас в русском языке только в сочетании с тем или иным предлогом (ср. на столе, в саду, о слове, при жизни и т. д.). Так он был, между прочим, "окрещен" М. В. Ломоносовым.

Такого же типа и "говорящие" названия дательного и творительного падежа (ср. брату, руке, братом, рукой и т. д.), соотносительные в своих значениях с глаголами дать (кому или чему-либо) и творить "делать" (чем-либо).

Ясным и простым является также название звательного падежа, морфологически оформлявшего раньше обращения, т. е. слова "зовущие", обозначающие, называющие лица и предметы, к которым обращена речь (ср. отче, боже, врачу в обороте врачу, исцелился сам и т. д.). Правда, ясность и простота этимологического состава перечисленных названий не мешает большей части из них иметь довольно сложную и запутанную биографию в нашей речи. Но это уже особь статья.

Ведь признак, положенный в их основу, мы и сейчас все же ощущаем четко и определенно. А вот связь термина винительный падеж и слова вина кажется если не отсутствующей вовсе, то по крайней мере странной и случайной. Действительно, разве есть что-нибудь общее между виной и винительным падежом? Уж не ошибка ли связала эти два слова? Такое предположений может, не без оснований, показаться сомнительным (ведь нет же этого в названиях других падежей!). И тем не менее подобное объяснение мы находим даже в таком солидном словаре, каким является "Этимологический словарь русского языка" М. Фасмера (М., "Прогресс", 1964, т. 1, стр. 316): "Винительный падеж - калька лат. casus accusative, последнее из греч. aitiatike (ptosis), первоначально от aitiatos "вызванный, причиненный", т. е. "падеж, обозначающий результат действия". В русском языке отражен неверный перевод с латинского: "винительный, т. е. падеж обвинения".

Как видим, виной появления термина винительный падеж М. Фасмер считает ошибочный перевод латинского словосочетания accusativus casus.

Так ли это на самом деле?

Изучение истории грамматических терминов в русском литературном языке показывает, что оборот винительный падеж появился в нем иначе. Никакой ошибки не было, все было правильно и не так. Сочетание винительный падеж появляется впервые в грамматике Л. Зизания на базе более раннего оборота виновный падеж в результате аналогического подравнивания по модели на -тельный. У Л. Зизания эти два термина (виновный падеж и винительный падеж) употребляются еще рядом. Не является первичным и термин виновный падеж: он возник в результате замены слова падение словом падеж на основе оборота виновное падение. Последний встречается уже в статье "О осмих частех слова" (в переводе Иоанна, екзарха болгарского) и представляет собой непосредственную фразеологическую кальку греческого aitiatike ptosis. Да, но греческое выражение буквально означает "причинный падеж", ведь aitia - это "причина". Значит (могут сказать), ошибка в переводе - пусть не с латинского, а с греческого - все же налицо? Нет, никакой вины Иоанна, екзарха болгарского, здесь нет.

Не надо только забывать старых, ныне уже устаревших значений слов.

А слово вина имело в старославянском и древнерусском языках, кроме современного значения, также и значение "причина", aitia, causa (ср., например, в послании митрополита Никифора Владимиру Мономаху: Врачеве первую вину недуга пытаютъ, т. е. "Врачи узнают основную причину болезни"). Так что никакой языковой ошибки в возникновении термина винительный падеж не существует. И виной (т. е. причиной, употребим это слово в старом, сейчас архаическом значении) рождения винительного падежа была не ошибка переводчика, а выбор им при переводе такого слова, которое свойственного ему прежде значения уже не имеет.

О спряжении и падежах

Большинство грамматических терминов русского языка так или иначе отражает соответствующие обозначения греческих грамматик древности. Указанные в заглавии названия в этом отношении исключения также не представляют.

Слово спряжение появляется для обозначения соответствующих изменений по лицам довольно поздно. Оно является неологизмом М. Смотрицкого (см. ниже) и родилось, несомненно, на базе более раннего термина супружество (того же корня), имевшего в XVII в. довольно длительную и прочную традицию употребления. Он, кстати, употребляется уже в статье "О осмих частех слова", в "Адельфотисе" и у Л. Зизания (см. заметку "Когда и как появились грамматические термины склонение и наклонение"). Чем объяснить эту замену? Скорее всего, она объясняется двумя причинами: 1) стремлением М. Смотрицкого устранить из сферы грамматической терминологии слово, имеющее очень употребительный бытовой омоним супружество "брак", 2) стремлением однотипно назвать изменение по лицам глагола и изменение по падежам имени, а в связи с этим ориентацией на образцы в виде склонение и наклонение.

Ответ на вопрос о том, как, в частности, возникло слово склонение, содержится в заметке "Когда и как появились грамматические термины склонение и наклонение".

Первоначальное супружество "спряжение" - старославянизм, совершенно точно калькирующий греческий термин syzygia, исходно обозначавший, между прочим, словоизменение в целом (как спряжение, так и склонение). Так что объединение спряжения с падежами в заглавии не столь уж странное. В греческом языке этот термин возник на базе слова syzygia в значении "связь, соединение; парная упряжка; пара, брак".

Как видим, и там понятие спряжения сопрягалось с понятием соединения, связи, супружества.

Термин падеж впервые отмечается в "Адельфотисе" конца XVI в. Он сменил употреблявшееся до этого слово падение, появившееся у нас как старославянизм в статье "О осмих частех слова" (падение - словообразовательная калька греч. ptosis).

Книжный характер слова падеж определил его своеобразную огласовку с е, а не о под ударением. В омонимическом существительном устной бытовой речи падёж (ср. падёж скота) отклонения не наблюдается, и произносится 'о.

О названиях конкретных падежей попутно уже говорилось в заметке "О "вине" винительного падежа". Несколько добавлений.

Название именительный падеж появляется у М. Смотрицкого. До этого исходный падеж именной парадигмы именовали то правым падением, то именовательным падением, то именовным падежом (греч. onomastike ptosis).

Тот же родитель и у родительного падежа. Этот термин также идет от М. Смотрицкого и сменил прежние терминологические сочетания родный падеж, родственное падение, родное падение (< греч. genike ptosis).

А вот название дательного падежа было знакомо грамотным людям и до М. Смотрицкого. Между прочим, именно оно (вместе с именем звательного падежа) послужило образцом, по аналогии с которым создавались остальные падежные "фамилии".

Фразеологическое сочетание дательный падеж появляется одновременно со словом падеж в "Адельфотисе". Оно сменило более старый термин дательное падение, который является дословным переводом соответствующего греческого грамматического термина ilotiks ptosis.

Творцом современного имени творительного падежа, как и винительного, был, вероятно, Л. Зизаний. Во всяком случае, первый раз этот термин мы видим в его книге "Грамматика словенска совершеннаго искусства семи частей слова и иных нуждных" (Вильно, 1596).

О предложном падеже говорилось уже в заметке о винительном. Его название - изобретение М. В. Ломоносова, до этого он носил имя, данное ему М. Смотрицким, - сказательный (говорить - сказать о чем-нибудь).

Осталось сказать два слова о последнем - звательном - падеже. Его прозвание родилось, вероятно, вместе с наименованием дательного в "Адельфотисе" в результате замены в старом обороте звательное падение, встречающемся еще в статьте "О осмих частех слова", слова падение существительным падеж. Исходный оборот звательное падение - калька греческого синонима kletike ptosis.

Как можно видеть, названия падежей создавались у нас с оглядкой на греческие прототипы при переводе грамматик, если, конечно, не были заимствованы из старославянского.

Греческие грамматики заимствовали, очевидно, понятие ptosis (откуда идет наш падеж) из игры в кости. Буквально ptosis значит "падение брошенной кости той или иной стороной кверху". Та или иная падежная форма сравнивается с той или иной стороной игральной кости.

Можно ли трогать, не трогая?

Ответы на этот каламбурный вопрос могут быть разными. И это будет зависеть от того, о чем мы говорим и, соответственно, о каких глаголах идет речь. Конечно, нельзя трогать (касаться), не трогая (не касаясь).

Но трогать (волновать, вызывать сочувствие, сострадание), несомненно, можно и не трогая (не касаясь).

Вспомним хотя бы стилистическую игру слов писателя конца XVIII - начала XIX в. А. А. Шаховского в пьесе "Новый Стерн", в которой он высмеивает Карамзина и карамзинское словоупотребление. В этой пьесе в ответ на реплику сентиментального князя: "Добрая женщина, ты меня трогаешь!" - крестьянка отвечает: "Что ты, барин, перекрестись! Я до тебя и не дотронулась!"

Таким образом, все дело в том, какое трогать имеется в виду. Заметим, что трогать "касаться" и трогать "волновать, вызывать сочувствие, сострадание" представляют собой омонимы, одинаково звучащие слова, значения которых не находятся между собой в отношениях "прямое - переносное". Ведь значение "волновать, вызывать сочувствие, сострадание" как родственное значению "трогать" нами сейчас не осознается. Поэтому квалификация значения глагола трогать "волновать, вызывать сочувствие, сострадание" как переносного значения глагола трогать "касаться", которую мы находим в "Словаре современного русского литературного языка", является неверной. Кстати, небыли родственными эти значения и раньше. Об этом, в частности, свидетельствует происхождение глагола трогать "волновать, вызывать сочувствие, сострадание": это перевод франц. toucher (ср. слова сливки (общества), (детские) ясли, капли "лекарство", (газетная) утка, гвоздь (программы), также являющиеся точными "снимками" соответствующих французских существительных).