В меняющемся мире

Мир меняется непрерывно, и в так называемом западном, буржуазном мире с особой стремительностью меняется молодежь. Меняются ее пристрастия, ее кумиры, названия молодежных кланов, меняется одежда, прическа, даже словарь, набор жаргонных словечек, меняются ее страсти, а главное - направление тех ударов, которые она наносит - справа и слева - по породившему ее обществу. Это всегда живой процесс, всегда движение, и каждый год, Каждое крупное мировое событие приносит новое и в этой области. Буржуазное общество не в силах совладать с бедами молодежи, но гораздо большее беспокойство буржуазных политиков вызывает протестующая молодежь, левые, прогрессивные молодежные организации - все те, кто борется 33 мир, за всеобщее разоружение, против расовой дискриминации и всех форм политического, экономического и национального угнетения.

Вижу сквозь дождливый апрельский день, сквозь зрелую, будто не знающую зимнего увядания зелень лондонского Кенсингтон-парка нескончаемую колонну Олдермастонского марша, состоящую в основном из молодежи от 15-16 до 20-25 лет. Клетчатые юбки, узкие намокшие брюки, уходящие под короткие куртки и белые свитеры. Школьники, очкастые студенты, молодые рабочие в тяжелых башмаках, присоединившиеся к маршу на ходу, прямо из цехов. Гитары за плечами, гитары в руках, песни. Влюбленные, которых отличишь сразу, молодожены с первенцами в колясках, проделавшие вместе с малыми детьми трехсуточный многомильный марш. Десятки тысяч людей, мерно идущих мимо Гайд-парка по Пикадилли-стрит к Трафальгарской площади; молодость, завладевшая улицей вопреки полисменам, вопреки хмурым каменным фасадам домов, вопреки непогоде.

За несколько дней до того, как десятки тысяч противников атомного вооружения заполнили Трафальгарскую площадь, Уайтхолл и прилегающие улицы, газеты Англии начали писать об Олдермастонском марше. О марше писали повсюду. В столице и в провинции. Помещали снимки марша, иронические заметки и злобные карикатуры. В конкурентной борьбе с Би-би-си коммерческая телепрограмма организовала специальные репортажи. В антрактах спортивных передач, между регби и боксом, на экранах возникали серьезные и веселые, поначалу еще не усталые лица участников похода. Репортер телевидения интересовался больше экзотикой - 84-летним шведом, который начал марш в самом Олдермастоне, в 53-х милях от Лондона, матерью, шагавшей в сопровождении трех детей с четвертым на плечах, что-то весело насвистывающим французом. "Вы англичанин?" - спросил репортер. "Нет, француз". - "И специально приехали в Англию?" Юноша кивнул. "Не лучше ли было бы вам маршировать во Франции?" "Там сейчас погода неподходящая", - ответил, смеясь, француз.

Олдермастонский марш 1961 года, четвертый по счету, стал уже традиционным. Даже бульварные газеты не решались утверждать, как бывало, что марш растает по пути, рассосется, что только жидкие кучки противников атомных бомб добредут до Лондона. Была пущена в ход более эластичная формула: марш, дескать, "идет на убыль". О чем только не толковал английский мещанин, вооруженный линотипом! Иной раз могло показаться, что среди участников марша остались одни влюбленные, вкушающие на пути в индивидуальных палатках радости жизни.

Пока газеты занимались наветами и пустяками, враги Олдермастона делали все, чтобы помешать походу. В иных местах городские власти и частные лица заламывали за ночлег такие суммы, которые заставили бы покраснеть и Шейлока. Тогда на помощь участникам марша пришла простая Англия, та Англия, которую можно уверенно назвать двухэтажной. Жители небольших городов открывали двери своих домов женщинам и детям. Олдермастонский марш внес поправку в традиционное представление о доме англичанина как об его крепости. Яркие цветные двери коттеджей душевно распахивались навстречу незнакомым путникам, а ведь такого не бывает, если прежде не открылось, не согрелось доверием сердце человека.

"Two nations!" - всякий раз восклицал Ленин, наблюдая социальные контрасты английской столицы в годы лондонской эмиграции. Разительный контраст "двух наций" вставал в дни Олдермастона по всему пути марша.

А затем пришло памятное утро. Понедельник, третье апреля. Последний день пасхальных каникул. Шел проливной дождь. Но вот кто-то заметил мелькнувшее между деревьями белое полотнище с эмблемой похода. Спустя минуту мы увидели знаменитый Олдермастонский "марч"... Это была армия мира перед последним броском к Трафальгарской площади. Громкие голоса мегафонов, выкрикивающих названия городов и поселков, профсоюзов и молодежных клубов, звуки самодеятельных оркестров, одиноких шотландских волынок, голоса банджо и гитар, песни, лозунги, разноязыкий гул толпы. Внешне нетрудно было отличить лондонцев от тех, кто прошел уже десятки километров под дождем, кто сбил в кровь ноги, чей костюм уже не хранил следов традиционной английской аккуратности. Те, у кого развалилась обувь, у кого опухли ноги, шли босые по мокрому студеному асфальту.

Олдермастонский марш сверх всех ожиданий поразил меня мощью, многолюдством, своей гордостью и властью над центром огромного Лондона. Больше двух часов втягивались в Кенсингтонский парк ряды участников марша, шли непрерывным потоком, с детскими колясками, проделавшими десятки километров, с двуручными ящиками, в которых лежали, раскачиваясь на отцовских и материнских руках, грудные дети. Впервые демонстрация шла не только из Олдермастона, где находится военно-исследовательский атомный центр, но и из Уэзерфильда, военной базы Соединенных Штатов в Англии. И когда оба потока соединились, они затопили и широкий Уайтхолл с прилегающими улицами, и огромную Трафальгарскую площадь. Около 150 тысяч человек приняли участие в заключительном митинге сторонников мира.

Веселый француз был не одинок. Сначала я удивился, читая на движущихся полотнищах названия далеких стран - Нигерии, Швеции, Южно-Африканского Союза, Франции, Израиля. Скоро это стало привычным. Тысячи юношей и девушек из других стран и континентов, десятки пожилых ветеранов явились в Англию, чтобы вместе с англичанами проделать свой боевой поход. Интернациональный характер похода был волнующей чертой Олдермастонского марша.

Шла молодежь, которая не испытала на себе ужасов войны. Это резко выделяет Олдермастонский поход из целого ряда демонстраций, которые мне приходилось наблюдать в ряде скандинавских стран, где еще в конце пятидесятых годов большинством участников были люди пожилые, на собственном опыте испытавшие, что такое война и фашизм.

Надо иметь в виду английские традиции. Здесь демонстрации регистрируются в полиции, то есть проходят с ее разрешения. "Стороны" взаимно вежливы: ведь и полиция не вправе запретить мирную, "зарегистрированную", демонстрацию. Олдермастонский "марш" тоже был зарегистрирован в полиции и тоже имел свой номер. Вероятно, полиция, по обыкновению, позвонила на Гросвенор-сквер, в посольство США, и любезно справилась: пропустить ли к зданию посольства демонстрантов для двухчасовой сидячей забастовки или не пропускать? Таково традиционное правило лондонской полиции. Об ответе американского посольства не может быть двух мнений: к четырем часам посольский квартал был оцеплен полицейскими, были поставлены козлы и барьеры и перекрыто движение. Сотни демонстрантов после окончания митинга на Трафальгарской площади сели или легли ничком на асфальт против посольства США. Больше тридцати человек были брошены в полицейские машины и арестованы.

(А. Борщаговский. Толпа одиноких)