Икаэль и Эно

Запоминать бессмысленное нагромождение составных частей куда труднее, чем уложить в памяти какой-нибудь организованный ряд - вещей, понятий, слов.

Неважно, по какому принципу организованы предметы. Нужно только, чтобы чувствовалась упорядоченность. На этом и построена "мнемоника" - искусство запоминать всевозможные совокупности.

Говорят, что мнемоника, механизируя запоминание, приносит больше вреда, чем пользы. Не знаю, так ли это. Удачно найденный мнемонический прием может действовать долгие годы и десятилетия.

В 30-х годах, работая в детском журнале "Костер", я придумал литературную игру с читателями; она называлась "Купип" - "Комитет удивительных путешествий и приключений". По ходу игры читатели-ребята должны были звонить в редакцию, номер телефона которой был 6-44-68.

Мне не хотелось, чтобы мальчишки и девочки просто записали этот номер. Я придумал для них мнемоническую фразу-запоминалку: "На шесте (6) две сороки (44); шест и осень (68)". Художник нарисовал картинку: две сороки, мокнущие на шесте в вихре листопадного дождя.

Не скажу, как запомнили редакционный телефон мои юные читатели, но я вот уже больше тридцати пяти лет могу "ответить" его, хоть разбуди меня ночью.

Точно так же в любой момент могу я назвать и число "пи" с десятью десятичными знаками, потому что в возрасте двенадцати лет по учебнику А. Киселева "Геометрия" заучил такие две пренеприглядные французские стихотворные строки:

 Que j'aime a faire apprendre 
 Un nombre utile aus hommes.

Там же было и составленное по-русски творение преподавателя казанской гимназии Шенрока.

 Кто и шутя и скоро пожелаетъ 
 Пи узнать число - ужъ знаетъ!

Если вы выпишете подряд число букв в каждом слове этих виршей, у вас и получится 3,1415926536...

Заучиванье порядка букв в любом алфавите - занятие достаточно трудное для каждого, кто не обладает феноменальной памятью: ведь в этой последовательной цепи знаков нет решительно никакого объединяющего принципа. Между тем во всех изучаемых нами азбуках число букв колеблется от 28 или 30 в настоящее время до 42-43 в старину.

Когда возникает надобность запомнить беспорядочную последовательность, хочется придумать какие-то облегчающие приемы. Например, триаду букв "И-К-Л" заменить словом "ИсКаЛ"; сочетание "П-Р-С-Т-У" - словом "ПРоСТотУ"...

Соблазнительно предположить, что уже поднадоевшие нам названия букв в алфавитах были измышлены именно с этой целью.

Многие ученые соблазнялись такой догадкой.

Пушкин в одной из своих заметок вспомнил филолога Николая Федоровича Грамматина, неплохого слависта, исследователя "Слова о полку Игореве". Помянул он его, однако, только для того, чтобы отмахнуться от его домыслов.

"Буквы, составляющие славянскую азбуку, - пишет Пушкин, - не представляют никакого смысла. Аз, буки, веди, глаголь, добро etc. суть отдельные слова, выбранные только для начального их звука. У нас Грамматин первый, кажется, вздумал составлять апоффегмы из нашей азбуки. Он пишет: "Первоначальное значение букв, вероятно, было следующее: аз бук (или буг!) ведю - т. е. я бога ведаю (!), глаголю: добро есть; живет на земле кто и как, люди мыслит. Наш Он покой, рцу. Слово (λογος) твержу..." и прочая, говорит Грамматин; вероятно, что в прочем не мог уже найти никакого смысла. Как все это натянуто!

Мне гораздо более нравится трагедия, составленная из азбуки французской..."

Пушкин лишь мимоходом коснулся выдумок Грамматина и не затруднил себя указаниями на прямые нелепости в его рассуждениях. А они были недопустимы для филолога. Ни "букы" нельзя было превращать в "бог", ни форму глагола "веди" превращать в "ведаю". Ни в одном случае глагольная форма - имя буквы и та форма, которую притягивает за волосы Грамматин, не совпадают. Слепленные при помощи таких ухищрений "изречения" не выдерживают критики.

Можно допустить: а что, если именно так, неловко и неудачно, подгоняли под подобие "мыслей" имена букв древние, жившие за века до Грамматина, педагоги? Но крайне маловероятно, чтобы можно было в одной явной бессмыслице отыскать скрытую вторую бессмыслицу при помощи логических рассуждений. Грамматинские "апоффегмы" возникли не "когда-то", а именно его трудами и в начале XIX века. Пушкин же, со своим "абсолютным слухом" художника слова, уловил фальшь и мягко упрекнул ее автора.

Пушкина было почти невозможно обмануть во всем, что касалось слова. Но еще очень долго ученые продолжали возвращаться к намерению облегчить запоминание названий букв путем создания таких, грамматинского типа, "азбучных истин".

Так, примерно через столетие после Грамматина, в 1914 году, профессор Юрьевского, теперь Тартуского, университета Н. Грунский в "Лекциях по древнеславянскому языку" писал: "Можно думать, что первоначально, например - в азбуке, послужившей в этом случае образцом для греческой, названия были придуманы с целью скорейшего изучения азбуки: каждой букве давались названия, начинавшиеся с этой буквы, причем названия соединялись по смыслу в одну картину, в один рассказ..."

Наверное, вам и без подсказки ясны слабые места этого рассуждения. Нельзя говорить о финикийской азбуке как образце для отбора греками "значимых" имен для их буквенных названий: ведь финикийский алфавит был воспринят греками, так сказать, "целиком" с тамошними, непонятными грекам наименованиями-словами. Греки никак не могли свести финикийские названия букв в "картину", потому что слова, слагавшиеся в нее, были бы для них "пустыми звуками".

Никак нельзя, как это делал Грунский, и приравнивать то, что произошло между Финикией и Грецией, со случившимся затем между греками и славянами. У финикийцев были полные смысла наименования букв, но греки усвоили только их звучания, оставив смысл за бортом. Славяне и не подумали заимствовать греческие буквенные имена, не имевшие реального значения, а вместо них придумали имена свои собственные, "значимые", но ничем не связанные с греческими.

При всем желании никак нельзя поддержать почтенного профессора, когда он уподобляет друг другу совершенно разные явления:

"Как в греческом алфавите каждая буква имела свое название, так и буквы древнецерковнославянской азбуки: "аз", "буки"... Каждое из этих названий (отчасти и теперь) сохраняет какой-либо смысл..."

Названия букв у греков никакого смысла не сохраняли. Значит, и принцип называния был в обоих случаях совершенно иным.

Допустил Грунский (и многие в его время) и еще одну существенную неточность; она объясняется состоянием науки о древностях Востока в те дни. Он забыл, что в финикийском алфавите дело начиналось с иероглифики.

Первоначально знак "алеф" был рисунком и звался "алефом" не для того, чтобы с него можно было начинать то или другое слово, а потому, что он и на деле изображал голову бычка, тельца.

Грек же назвал свою первую букву "альфой" не потому, чтобы слово это напоминало ему какой-либо предмет или понятие, а просто потому, что слово "альфа" было созвучно со словом "алеф", для грека абсолютно беззначным.

Таким образом, если названия букв в тех алфавитных системах, где они существовали, и имели некогда мнемонический характер, то, во всяком случае, характер этот возникал не в момент изобретения алфавита, а значительно позднее. Все это могло быть только лукавым притягиванием названий букв к тем или другим словам и понятиям (или слов и понятий к буквам). Настаивать на обратном было бы так же разумно, как уверять, что человек, вычисливший в давние времена число "пи" до десятого десятичного знака, сознательно подгонял их к числу, букв в словах стихотворения, составленного казанским учителем Шенроком.

Но самая идея - подкрепить изучение азбуки той или иной мнемонической подпоркой, - бесспорно, привлекательная идея. Она пленила в какой-то степени и самого Пушкина, так трезво отбросившего азбучные фантазии Грамматина.

Правда, на сей раз речь шла не о русской азбуке, а о латинской, в которой не существовало традиции связывать буквы с какими-либо значимыми словами. Во-вторых, никто не пытался в этом случае выдавать связную "картину", основанную на наименованиях букв азбуки, за измышляемую во времена создания римской письменности или при ее приспособлении к надобностям галльского, позднее романского или франкского языков. Сочинителю французской "алфавитной трагедии" удалось то, чего не смог достигнуть Грамматин, - добиться изящества и чисто французской ироничности в самой выдумке своей.

Современные ученые склонны не так уж сурово, как Пушкин, расценивать попытки Грамматина. Они указывают на существование древнейшей из известных старославянских молитв X века, так называемой "азбучной молитвы" Константина Болгарского, построенной именно на значениях названий букв. Но ведь Пушкин не отрицал теоретической возможности создания духовного или светского произведения, в котором бы так или иначе обыгрывались эти нарицательные значения букв кириллицы. Он констатировал только, что у Грамматина такая попытка получилась неудачной.

Слабость Грунского не в полном ниспровержении возможности построения тех или иных, мнемонического характера словосплетений на основе азбук -финикийской, греческой или славянской. Его слабость в том, что он полагал возможным видеть начало всех этих алфавитов в такой филологической игре, тогда как мы знаем, что они создавались иными приемами. Финикийский и греческий - наверняка! Итак, о какой же "трагедии" говорит Пушкин? Вот она.

ENO ET IKAEL.

Tragedie

Personnages.

 Le Prince Eno. 
 La Princesse Ikаёl, amante du Prince Eno. 
 L'abbe Pecu, rival du Prince Eno.

Scene unique

 Le Prince Eno, la Princesse Ikаёl, l'abbe Pecu, gardes

Eno

  Abbe! cedez...

L'abbe

 Eh! F... 
 Eno (mettant la main sur sa hache d'arme). 
 J'ai hache! 
 Ikаёl (se jettant dans les bras d'Eno) 
 Iкаёl aime Eno (ils s'embrassent avec tendresse).

Eno (se retournant vivement)

 Pecu est reste? Ixe, Igrec, Zede! prenez m-r l'abbe et jettez-le par les fenetres.

ЭНО И ИКАЭЛЬ

Трагедия

Действующие лица

 Принц Эно. 
 Принцесса Икаэль, возлюбленная принца Эно. 
 Аббат Пекю, соперник принца Эно.

Сцена единственная

 Принц Эно, принцесса Икаэль, аббат Пекю, стража.

Эно

 Аббат, уступите...

Аббат

 Черт!

Эно (налагая руку на секиру)

 У меня секира!

Икаэль (бросаясь в объятия Эно)

 Икаэль любит Эно (они нежно обнимаются).

Эно (с живостью обернувшись)

Пекю остался? Икс, Игрек, Зед! Возьмите аббата и бросьте его в окошко.

Как видите, соблюдены все три классических единства - времени, места и действия. Неудивительно, что Пушкин, прочитав во французском журнале эту забавную безделушку, улыбнулся, запомнил ее и сохранил для нас среди своих записей.

Автор "Икаэль и Эно" весьма небрежно обошелся с французской азбукой. Он опустил все буквы, которые содержатся в ней между нужными для его целей - "жи", "ю", "ве", поскольку с ними ему было "делать нечего". Надо отдать ему должное, с остатком он распорядился весьма остроумно. Возьмите французскую азбуку и произнесите подряд все входящие в нее названия букв так, как произносят их, изучая алфавит, маленькие французы:

а, бе, сэ, дэ, э, эф, жэ, аш, и (жи), ка, эль, эм, эн, о, пе, кю, эр, эс, тэ (ю, ве, дубль ве), икс, игрек, зед.

Как видите, "трагедия" получается как бы по волшебству сама собой. Да-же трудно укладывающиеся в текст сочетание "э" и "эф" послужило материалом для растерянного восклицанья аббата...

По личному опыту знаю, что "Икаэль и Эно" очень облегчает положение того, кому приходится в каких-либо целях изучать французский алфавит.

Разумеется, не каждой азбуке и не во всех случаях "мнемоники" так везет. Во-первых, данную "трагедию" сочинял веселый и остроумный человек. Не будь он остроумным, ему не подвернулась бы вовремя под горячую руку идея превратить три последние буквы в трех гвардейцев-охранников, поскольку уже давно названия этих букв во Франции равносильны выражению "трое неизвестных". Во-вторых, чистая случайность, что сложенные "поездом", "вагон за вагоном", буквенные названия французской азбуки сами собой образуют такую смешную пьесу.

Попробуйте подогнать наш азбучный букворяд "а, бе, ве, ге..." к какому-нибудь осмысленному отрывку русской речи, и вы убедитесь, что для этого нужно быть гением.

Допустим, вы проявите гениальность или примените компьютер, который переберет для вас все возможные комбинации... Чего? Слогов!

А ведь тому, кто захотел бы построить рассказ, драму или сонет из названий букв кириллицы, пришлось бы иметь дело не со слогами, а со словами. Возьмите карандаш, бумагу и превращайте на досуге в связный рассказ такой набор слов:

я, буква, знай, говори, добро, есть, живите, весьма, земля, - и вы почувствуете, что это занятие не из самых успокоительных.

Вот почему я весьма сомневаюсь, чтобы дело когда-нибудь происходило так, как оно рисовалось Грамматину, Грунскому и другим их единомышленникам.