Избыточность и уровни понимания

1

Те проблемы, о которых будет речь в настоящем разделе, хотя и являются сами по себе новыми, имеют уже весьма основательную литературу. Они достигли большой степени сложности, но вместе с тем - особенно в вопросах, связанных с восприятием и пониманием,- разлагаются обычно на элементарные процессы и чаще всего изучаются "атомистическим" образом. Впрочем, они рассматриваются также и на уровне еще не разгаданной человеческой интеллектуальной комплектности и даже в своем пока лишь потенциальном машинном воплощении (моделировании).

И все же, может быть, имеет смысл, довольствуясь необходимым минимумом научных источников, попытаться взглянуть на них еще раз непредубежденным, "свежим" взглядом - это нередко помогает открыть даже в старых и затрепанных проблемах новые аспекты.

2

Начнем с понятия избыточности. Как известно, это понятие было заимствовано сравнительно недавно из теории информации и ныне широко применяется в науке о языке. Методика установления избыточности, как правило, излагается при определении самого понятия избыточности. При этом роль избыточности в языке оценивается с различных углов зрения.

Так, Г. Глисон отмечает, что не все информативные возможности языка, рассматриваемого как код, реализуются в действительной речи, и далее пишет: "Нереализованная передающая способность кода возникает как следствие того, что мы повторяли сигналы, и ее можно назвать избыточной. Здесь мы опять встречаемся с таким употреблением термина, которое отличается от обычного.

"Избыточность" - это специальный термин в теории информации, и он требует такого специального определения, которое могло бы согласовать его с термином "информация". Мы определяем избыточность как разность между теоретически возможной передающей способностью какого- либо кода и средним количеством передаваемой информации. Избыточность выражается в процентах к общей передающей способности кода"^*. Разобрав затем понятие избыточности на примере английской письменности (что делает также и Ч. Хоккет^**), где разница между возможными и действительными употреблениями сочетаний отдельных букв подходит иногда к 100% (например, Qa в начале слова), Г. Глисон связывает избыточность с ограничениями, существующими в каждом языке. "В любом коде,- пишет он,- подобном письменному английскому языку, имеются различные уровни организации. На каждом из этих уровней существуют свои ограничения, налагаемые на сообщение. Они находят отражение в избыточности языка как кода. Эти ограничения возникают просто потому, что коды имеют структуру. Структура и есть не что иное, как система ограничений, связывающих свободу употребления и потому неизбежно порождающих избыточность"^***. Г. Глисон характеризует избыточность как важную черту, без которой язык не мог бы функционировать и в качестве основных источников избыточности в разговорном английском языке, представляющих особый интерес, называет:

1. различия в частотности фонем;
2. ограничения последовательностей фонем, как таковых;
3. неупотребление потенциально возможных морфем;
4. различия в частотности морфем;
5. ограничения, касающиеся последовательности морфем;
6. семантические ограничения того, что может быть сказано^****.

^* (Г. Глисон, Введение в дескриптивную лингвистику, М., 1939, стр. 362. )

^** ( Ch. Hockett, A Cours in Modern Linguistics, New York, 1958, pp. 87-89. )

^*** (Указ. соч., стр. 365. )

^**** ( Указ. соч., стр. 366-367 )

По Ч. Хоккету, избыточность в специальном смысле в общем то же самое, что и в обычном понимании, но не должно истолковываться как ненужное или лишнее. Совсем наоборот, если бы язык не обладал значительной избыточностью, он мог бы функционировать лишь в идеальных внешних условиях и при соблюдении полного стиля произношения, а при торопливой речи, столь свойственной многим жизненным ситуациям, или в шумной комнате, или при некоторых дефектах произношения он неизбежно был бы, непонятным^*. Следовательно, избыточность - это своеобразный foolproof, который обеспечивает работу механизма при неблагоприятных условиях.

^* ( Ch. Hockett, A Cours in Modern Linguistics, New York, 1958, p. 89. )

Точно так же и Б. Мальмберг всячески подчеркивает, что избыточное ни в коем случае не следует отождествлять с излишним. Но роль избыточности он трактует несколько по-иному. "Избыточность,- пишет он,- отнюдь не предполагает, что кое-что можно игнорировать. Совсем наоборот, в современной теории коммуникации избыточность - очень важное понятие и в высшей степени релевантно (т. е. релевантно для коммуникативного процесса). Мы видели, что избыточность относится к области статистики, а следовательно, предсказуемости"^*.

^* (B. Malmberg, Structural Linguistics and Human Communication, Berlin - Gottingen - Heidelberg, 1963, S. 113. )

Через посредство предсказуемости Б. Мальмберг связывает избыточность и с процессом понимания: "Интерпретация - это угадывание, успех которого есть вопрос вероятности. Степень понимания в значительной мере согласуется со степенью предсказуемости элементов, входящих в коммуникацию"^*. Но понимание зависит также и от предшествующего опыта воспринимающего информацию, и от его личных способностей.

^* (Указ. соч., стр. 18.)

Уже и эти выборочные суждения об избыточности дают возможность сделать некоторые общие выводы. В суммарном виде они сводятся к следующему:

1. избыточность устанавливается статистически;
2. избыточность устанавливается в пределах одного уровня языка (фонетического, морфемного и т. д.);
3. при исчислении избыточности учитывается последовательность элементов данного уровня языка. Говоря языком Ф. де Соссюра, мы можем сказать, что она строится на принципе линейности языка;
4. зная ограничения, свойственные данному коду (структура кода есть система этих ограничений), мы можем на основе статистической вероятности предсказать появление последующих элементов, располагающихся линейно;
5. предсказуемость может обусловливать понимание;
6. понятие избыточности должно координироваться с понятием информации.

Если внимательно приглядеться к перечисленным признакам избыточности и способам ее определения, то станет ясным, что в них учтено все (или, во всяком случае, все основное), кроме особенностей языка, характера речевого общения и природы человеческого понимания. Иными словами, принцип избыточности переносится в область изучения естественного языка совершенно механически и без всяких поправок на специфику языка. Возражение, следовательно, вызывает не само использование данного принципа теории информации (он, безусловно, может быть продуктивно применен в прикладной лингвистике, в частности в проблеме общения человека с машиной), а его механическое использование в лингвистике, игнорирующее такие факторы, которые неизбежно должны внести в этот принцип существенные коррективы.

Если же исходить из реальной ситуации, имеющей место при обычном процессе речевого общения, то одним из самых существенных факторов, заставляющим по-иному взглянуть на избыточность языка, является то обстоятельство , что избыточность есть явление, обращенное к слушающему, которое должно оцениваться с его точки зрения и с обязательным учетом механизма понимания речи. Между тем все это исключается при определении избыточности языка и он рассматривается абстрактно просто как потенциальный код для передачи опять же абстрактной информации, безотносительно к особенностям строения самого языка, которые при описанных выше способах оценки его избыточности предстают в предельно упрощенном виде, далеком от действительного положения вещей.

О некоторых из этих особенностей и будет говориться ниже.

3

Язык существует постольку, поскольку у человека есть потребность в общении. Если бы не было этой потребности, то не было бы и языка^*. Общение же, говоря языком той дисциплины, из которой было заимствовано понятие избыточности, есть передача от человека к человеку информации, оформленной таким образом, что она оказывается доступной восприятию того, к кому обращена наша речь. С позиции обычной речевой ситуации язык, следовательно, не только то, что я произнесу (произнести можно что угодно), но и то, что многие другие, объединенные в так называемую "языковую общность", произнесенное мною поймут (а я, естественно, заинтересован в том, чтобы они возможно лучше и полнее поняли меня). Так возникает необходимость исследовать язык (в его деятельности и с учетом структурных особенностей) с "другого конца" - со стороны его понимания.

^* (Это утверждение, разумеется, не означает, что у языка только одна функция - коммуникативная. О функциях языка см. раздел "Язык и поведение". )

При таком подходе, правда, мы легко можем переступить границу, существующую между кодом и сообщением. Однако, когда мы имеем дело с естественным языком, этого не следует бояться. Ведь в нем само вычленение отдельных единиц (дискретизация) самым непосредственным образом связано с определением значения этих единиц (т. е. их информационного содержания). И сами эти единицы значения (информации) входят в структуру языка на равных началах с другими его элементами. Иными словами, "сообщение" в данном случае нельзя изолировать от "кода", что еще раз говорит в пользу того вывода, что язык нельзя отождествлять с кодом, и если это делается, то должно носить условный характер. Обо всем этом ни в коем случае нельзя забывать, и надо ясно себе представлять, к чему может привести недоучет указанной условности.

Подход с "другого конца" таит еще одну опасность - смешение системы языка и механизма понимания. Не закрывая глаз на эту опасность, надо все же идти навстречу ей. Язык, речь и механизм их понимания - взаимозависимые явления, и они, безусловно, ориентируются друг на друга и в своей структуре и в своем функционировании, и поэтому последствия этого смешения менее опасны, чем последствия механического отождествления языка с кодом. Лучшей защитой против смешения языка и механизма понимания является изучение их в комплексе.

Человек, воспринимающий речь,- это не машина, работающая по стандартному алгоритму. Помимо того, что речь может осуществляться и в далеко не идеальных условиях (всякого рода помехи) и сама не носить идеальной формы (т. е. может быть нечеткой, неясной и даже с некоторыми пропусками),- обо всем этом говорит выше Ч. Хоккет,- большими недостатками может страдать и наш собеседник. Говоря предельно грубо, то, что один человек понимает с полуслова, при обращении к другому требует мобилизации всех ресурсов языка. Таким образом, уже с этой примитивной точки зрения язык должен обладать большим "запасом прочности", рассчитанным на дурака (foolproof). Поэтому и оценка его избыточности не может носить однозначного характера.

Абстрактность, отличающая приложения принципа избыточности к естественному языку, проявляется и в том, что язык рассматривается как совершенно изолированное явление, вне тех живых и постоянных связей со всякого рода факторами, которые не только включаются в процесс речевого общения, но и оказывают прямое воздействие на конкретные формы речевых образований, формируют их. Между тем "попытки построить модель языка безотносительно к говорящему и слушающему и таким образом гипостазировать код, абстрагированный от действительного общения, таят в себе опасности превратить язык в схоластическую фикцию"^*.

^* ( Р. Якобсон, Лингвистика и теория связи. Цитировано по книге: В. А. 3вегинцев, История языкознания XIX - XX веков в очерках и извлечениях, ч. 2, М., 1965, стр. 441.)

253

Уже сама по себе концепция языкового "кода" как компонента сложной структуры коммуникативного поведения человека подсказывает мысль, что ближайшими факторами, способными "оказывать воздействие на формирование речевых образований (текста), должны быть другие компоненты структуры коммуникативного поведения человека. Способность этих других компонентов заменять отдельные элементы речевого "кода" и таким образом значительно его редуцировать очень наглядно показывает К. Пайк на примере детской игры, которым он начинает свою трехтомную работу, посвященную рассмотрению отношений языка к структуре человеческого поведения^*. Если этот пример переложить на русскую песенку, то он выглядит следующим образом.

^* (См.: К. Pike, Language in Relation to a Unified Theory of the Structure of Human Behavior, part I, Glendale, 1954, p. 1, )

Группа ребят образует кружок и начинает петь: "В лесу родилась елочка, в лесу она росла..." При втором повторении этой песенки они вместо слова "елочка" протягивают руку, показывая, какая она была маленькая, ровно на столько времени, сколько понадобилось бы для того, чтобы пропеть это слово. При третьем исполнении они также заменяют жестом слово "росла" и т. д.; так что в конце концов остаются лишь слова, имеющие вспомогательный характер ("в", "она"), а вся песенка оказывается состоящей из изобразительных жестов, укладывающихся в ритмический рисунок мотива песенки. В этом случае избыточным делается (правда, до известной меры искусственным образом) почти все речевое построение.

Однако здесь мы все же не будем касаться такого рода ближайших факторов, воздействующих на речь: о них говорится в другом разделе. Мы обратимся к другой группе факторов, сопровождающих почти каждый речевой акт, но еще не изученных и не систематизированных.

Первый из этих факторов уже упоминался (в разделе "Применение в лингвистике логико-математических методов"), но в данном случае мы его рассмотрим с несколько иной стороны - в связи с проблемой избыточности. Имеются в виду предварительные знания речевой ситуации - самого общего порядка. Сюда относятся место речевого "действия", эпоха, страна, политический строй, время года и многое другое, что обычно принимается как само собой разумеющееся, но без чего может быть непонятна и сама речь. Иногда все эти сведения нарочито замалчиваются, чтобы придать изложению "панхронический" характер. Этот прием, например, использует М. Метерлинк в таких пьесах, как "Слепые" или "Там, внутри", а также JI. Андреев в "Жизни человека". Этот же прием лежит в основе стихотворения А. Блока "Голоса":

 Первый голос 

 Я - свободный глашатай веков.
 Я - слуга у моей госпожи. 
 Укажи мне названье цветов,
 Ей любимых цветов-укажи, 

 Второй голос 

 У высоких заброшенных стен,
 Где впервые запомнил ты плен,
 Там кусты притаились вербен, 
 Ярко-красных, кровавых вербен. 

 Первый голос 

 Кто же, похитчик, душою не слаб? 
 Кто, покрытый ночной темнотой? 
 Будет он господин или раб - 
 Но не я, а другой? 

 И т. д. 

Этому приему противостоит обстоятельность старых рассказчиков, стремящихся ввести читателя во всю полноту знаний ситуации действия. "Мне было тогда шестнадцать лет,-повествует, например, И. С. Тургенев в произведении "Первая любовь".- Дело происходило летом 1833 года. Я жил в Москве, у моих родителей. Они нанимали дачу около Калужской заставы, против Нескучного.- Я готовился в университет, но работал очень мало и не торопясь". И пр.

Близка к этому фактору непосредственная ситуация действия. Она часто входит самым прямым образом в речевую информацию и совершенно автоматически учитывается как говорящим, так и слушающим. Фраза "Все прошло благополучно" не требует никаких дополнительных пояснений для человека, ожидающего в больнице сведений о результатах операции, встречающего своих товарищей, которые совершили восхождение на опасную горную вершину, или слушающего рассказ своего соседа, который только что вернулся с судебного заседания по громкому Делу.

Замечательным примером того, до какой степени может быть ужата обычная речь и, следовательно, какое количество избыточности содержится в ней, является знаменитая сцена объяснения Левина с Кити, которая, как известно, воспроизводит действительное событие из биографии Л. Толстого.

"- Постойте,- сказал он, садясь к столу.- Я давно хотел спросить у вас одну вещь.

Он глядел ей прямо в ласковые, хотя и испуганные глаза.

- Пожалуйста, спросите.

- Вот,- сказал он и написал начальные буквы: к, в, м, о: э, н, м, б, з, л, э, н, и, т? Буквы эти значили: "когда вы мне ответили: этого не может быть, значило ли это - никогда или тогда?" Не было никакой вероятности, чтоб она могла понять эту сложную фразу; но он посмотрел на нее с таким видом, что жизнь его зависит от того, поймет ли она эти слова.

Она взглянула на него серьезно, потом оперла нахмуренный лоб на руку и стала читать. Изредка она взглядывала на него, спрашивая у него взглядом: "то ли это, что я думаю?"

- Я поняла,- сказала она покраснев.

- Какое это слово? - сказал он, указывая на н, которым означалось слово: никогда.

- Это слово значит никогда,- сказала она,-но это неправда.

Он быстро стер написанное, подал ей мел и встал. Она написала: т, я, н, м, и, о...

Он вдруг просиял, он понял. Это значило: "тогда я не могла иначе ответить".

Он взглянул на нее вопросительно, робко.

- Только тогда?

- Да,- отвечала ее улыбка.

- А т... А теперь? - спросил он.

- Ну, так вот прочтите. Я скажу то, чего бы желала. Очень бы желала.- Она написала начальные буквы: ч, в, м, з, и, п, ч, б. Это значило: "чтобы вы могли забыть и простить, что было".

Он схватил мел напряженными, дрожащими пальцами и, сломав его, написал начальные буквы следующего: "мне нечего забывать и прощать, я не переставал любить вас".

Она взглянула на него с остановившеюся улыбкой.

- Я поняла,- шепотом сказала она.

Он сел и написал длинную фразу. Она все поняла и, не спрашивая его: так ли, взяла мел и тотчас же ответила.

Он долго не мог понять того, что она написала, и часто взглядывал в ее глаза. На него нашло затмение от счастия. Он никак не мог подставить те слова, какие она разумела; но в прелестных, сияющих счастьем глазах ее он понял все, что ему нужно было знать. И он написал три буквы. Но он еще не кончил писать, а она уже читала за его рукой и сама докончила и написала ответ: Да".

Разумеется, такая близкая душевная настроенность и творящая чудеса обостренная интуиция присутствует далеко не всегда, но угадывание присуще общению людей и позволяет значительно "свертывать" речь. Как говорит Е. Д. Поливанов, "в сущности, все, что мы говорим, нуждается в слушателе, понимающем, в чем дело. Если бы все, что мы желаем высказать, заключалось бы в формальных значениях употребляемых слов, нам нужно было бы употреблять для высказывания каждой отдельной мысли гораздо более слов, чем это делается в действительности. Мы говорим только необходимыми намеками".

В качестве следующего фактора, вносящего существенные коррективы в принятые формы определения языковой избыточности, можно назвать собственно речевую ситуацию, или речевой контекст. Однажды уже сказанное в беседе обычно не требует повторения^*. Мы не говорим так, как это изображается в старинных разговорниках по иностранным языкам:

- Куда Вы идете в такой дождливый день со своей бабушкой и без зонтика?

- Я иду в театр в такой дождливый день со своей бабушкой и без зонтика.

Предшествующая реплика собеседника, как правило, не повторяется в ответе, так как заключенная в ней информация представляется уже избыточной. На вопрос:

- Куда вы идете?

Достаточным оказывается ответ:

- Домой.

Если же следует ответ: "Я иду домой" или даже "Я иду домой. Вот куда я иду",- то большая часть содержащейся в нем информации избыточна, и, если все же употребляются такие развернутые формы ответов, они диктуются добавочными заданиями - экспрессивными, стилистическими и пр.

^* (Ср. следующее замечание Ф. Боаса: "...мы, хорошо вытренированные в грамматическом отношении, можем употребить одну форму, чтобы поправить только что выраженную мысль. Так, утверждение Не sings beautifully (он красиво поет) может вызвать реплику sang (пел).Склонный к лаконичности человек в ответ на утверждение Не plays well (он играет хорошо) может даже ограничиться одним окончанием -ed (-ал), что тем не менее может быть понято его друзьями. Во всех этих случаях ясно, что отдельные элементы выделяются вторичным процессом из законченной единицы предложения" (Введение к "Руководству по языкам американских индейцев". Цитировано по книге: В. А. 3вегинцев, История языкознания XIX - XX веков в очерках и извлечениях, ч. 2, М., 1965, стр. 173-174). )

Наконец, следует еще упомянуть и о роли речевых шаблонов. Они изобильно наполняют наши речевые привычки и нередко уже сами по себе не несут никакой информации. Выражения вроде: "Как поживаете?", "Как дела?" и пр.- имеют скорее ритуальное, нежели информативное значение. При употреблении подобного рода шаблонных выражений нет надобности в доскональном их досказывании: оно избыточно. И именно ощущение их избыточности заставляет часто свертывать их до эллиптических: "Ну, как?" или "Ну, как там?" и т. д. Замечательный образец такой эллиптической ("стенографической", как определяет ее Пикквик) речи дает Ч. Диккенс, воспроизводя манеру разговора Джингля:

"- Пустяки! Не о чем говорить... ни слова больше... молодчина кэбмен... здорово работал пятерней... но будь я вашим приятелем... черт возьми... свернул бы шею... ей богу... в одно мгновение... да и пирожнику вдобавок... зря не хвалюсь..."

"- Сюда... сюда... превосходная затея... море пива... огромные бочки; горы мяса... целые туши; горчица... возами; чудесный денек... присаживайтесь... будьте как... рад видеть... весьма!"

Эта речь, состоящая лишь из намеков на главным образом шаблонные фразы, особенно резко выделяется на фоне обстоятельных и законченных выражений Пикквика и его друзей.

Все эти факторы, создающие избыточность в речи (и для устранения ее - всякого рода эллипсы), разумеется, постоянно комбинируются друг с другом в живом речевом общении, и их не всегда легко отграничить друг от друга. Но, в данном случае, это несущественно. Важно лишь отметить и учесть их значение при процедуре оценки избыточности языка.

До сих пор мы имели дело лишь с проблемой семантической избыточности. Если же исходить из принципов теории информации, из которой заимствовано и само понятие избыточности, мы должны добавить, что фактически мы пока занимались рассмотрением избыточности в сообщен и и, а не в коде, хотя как раз в области семантики код и сообщение не всегда легко отграничить друг от друга. Но все же следует, по возможности, осветить и другие аспекты избыточности языка, сохраняя, однако, ту принципиальную оговорку, в соответствии с. которой эта проблема рассматривается здесь не с отвлеченной статистической точки зрения, а с учетом человеческого восприятия.

4

Оценка избыточности, помимо частотности, опирается также на последовательность элементов. Иными словами, эта оценка производится с учетом линейного расположения элементов. Линейность Ф. де Соссюр также считал одним из двух основных принципов языкового знака. Таким образом, здесь, как кажется, наличествует общая почва для сближения положений теории информации и лингвистики.

Во избежание недоразумений, напомним, что Ф. де Соссюр разумел под линейностью. Он говорит о ней в разделе, который называется "Второй принцип: линейный характер означающего". Мы читаем в нем: "Означающее, будучи свойства слухового (аудитивного), развертывается только во времени и характеризуется заимствованными у времени признаками: а) оно представляет протяженность и б) эта протяженность лежит в одном измерении: это - линия.

Об этом совершенно очевидном принципе сплошь и рядом не упоминают вовсе, по-видимому, именно потому, что считают его чересчур простым; между тем это принцип основной, и последствия его неисчислимы. От него зависит весь механизм языка. В противность зрительным (визуальным) означающим (морские сигналы и т. п.), которые одновременно могут состоять из комбинаций в нескольких измерениях, акустические означающие располагаются лишь линией времени; их элементы следуют один за другим, образуя цепь. Это их свойство обнаруживается воочию, как только мы переходим к изображению их на письме, заменяя последовательность во времени пространственной линией графических знаков"^*.

^* (Ф. де Соссюр, Курсобщей лингвистики, М., 1933, стр. 80-81. )

В соответствии с концепцией линейности понимание должно представляться следующим образом: сначала последовательно фонема за фонемой ("акустические означающие") собирается одно слово, затем таким же образом - другое, третье и т. д. Далее на другом уровне - морфологическом - так же последовательно устанавливаются грамматические

связи слов. И, наконец, в этом же линейном порядке строится предложение, общий смысл которого выявляется таким же последовательным образом. В этом последовательном процессе понимания (с таким же последовательным переходом от одного уровня к другому - от низшего к высшему) линейно расположенных единиц речи значительную роль играет предугадывание, основанное на статистической вероятности. Естественно, что определение избыточности в этом случае следует за этим же линейным принципом и исчисляется для каждого уровня отдельно.

В сущности, указанным образом и изображает процесс понимания Р. Якобсон, противопоставляя его процессу кодирования, т. е. построению предложения говорящим, для которого описываемая им последовательность имеет обратный порядок. "Путь слушателя,- утверждает он,- проходит через различительные элементы и распознаваемые им фонемы к грамматической форме и к пониманию смысла. Здесь важную роль играет вероятность; в особенности способствуют пониманию текста условные вероятности: после определенных единиц одни единицы могут следовать с большей или меньшей вероятностью, другие же исключаются a priori. Для воспринимающего речь характерен неосознанный статистический подход, и омонимия представляет для него существенную трудность"^*.

^* ( Р. Якобсон, Выступление на 1-м Международном симпозиуме "Знак и система языка". Цитировано по книге: В. А. Звегинцев, История языкознания XIX - XX веков в очерках и извлечениях, ч. 2, М., 1965, стр. 401.)

В более развернутом виде это статистико-вероятностное определение смысла предложения (на синтаксическом уровне) представлено в статье Ч. Хоккета "Грамматика для слушающего" ^*.

^* (См. русский перевод в сб. "Новое в лингвистике", вып. IV. М., 1965. )

Однако, удивительным образом вступая в явное противоречие с самим собой, Р. Якобсон в этом же выступлении подвергает критике соссюровский принцип "линейности означающего". Он говорит: "Как мне кажется, мы можем смело утверждать, что этот принцип является чрезмерным упрощением действительного положения вещей. В самом деле, нам приходится иметь дело с двумерными единицами не только в плане означаемого (signatum), как это показал Балли, но и в плане означающего (signans).

Если мы признаем, что фонема не является минимальной единицей, а разлагается на различительные элементы, то очевидно, что мы должны и в фонологии говорить о двух измерениях: о следовании (Nacheinander) и одновременности (Miteinander); здесь уместна аналогия с аккордами в музыке. Тем самым целый ряд соссюровских положений об основных принципах строения языка утрачивает силу. В этой связи я хотел бы отметить, что термин "синтагматический" может вводить в заблуждение, поскольку, говоря о синтагматических отношениях, мы всегда думаем о временнбй последовательности в то время как наряду с комбинациями во временнбй последовательности следует иметь в виду комбинации одновременных (симультанных) признаков"^*.

^* (Р. Якобсон, Выступление на 1-м Международном симпозиуме "Знак и система языка". Цитировано по книге: В. А. 3 веги нцев, История языкознания XIX-XX веков в очерках и извлечениях, ч. 2, М., 1965, стр. 307.)

Р. Якобсон отрицает соссюровский принцип линейности, исходя из своей теории различительных признаков, которые возникают в "пучке", характеризующем ту или иную фонему одновременно, подобно музыкальному аккорду, объединяющему несколько нот. Но такого рода двухмерно- стью обладают единицы и всех других уровней языка, поскольку они располагаются столь же одновременно в двух планах - выражения и содержания. Поэтому, исчисляя избыточность линейно, сложно двигаться вдоль одного плана, не делая оглядки на другой,- ведь семантический уровень столь же полноправный, как и другие, и также подвергается испытанию на избыточность (см. выше выделение Глисоном основных источников избыточности). Что же касается единицы семантического уровня - моносемы, то она фактически трехмерна, так как ее выявление не ограничивается одним словом, но требует еще привлечения конфигурации (словосочетания).

И все же дело не сводится лишь к многомерности отдельных речевых единиц. Поскольку здесь вопрос разбирается с точки зрения человеческого восприятия и понимания, надо также обязательно учитывать фундаментальный принцип симультанности, свойственный ему.

Симультанность в отношении восприятия речевых звуков ныне, видимо, общепринятое положение. Но важно распространить его и на другие уровни языка и еще более важно определить объем симультанного восприятия. К счастью, в этом последнем направлении была проделана уже некоторая работа. Пожалуй, наибольший интерес в этом отношении представляет исследование Дж. Миллера "Магическое число семь плюс или минус два. О некоторых пределах нашей способности перерабатывать информацию"^*.

^* (Русский перевод см. в сб. "Инженерная психология", под ред. Д. Ю. Панова и В. П. Зинченко, М., 1964. )

Дж. Миллер также широко использует принципы теории информации и многие свои наблюдения формулирует в ее терминах. Но это не мешает ему проникнуть в психический механизм понимания и, в частности, установить объем симультанного восприятия единиц, который располагается около числа семь. "Это число,- пишет в полушутливом тоне Дж. Миллер во введении к своему исследованию,- принимает множество обличий, иногда оно несколько больше, а иногда несколько меньше, чем бывает обычно, но никогда не изменяется настолько, чтобы его нельзя было узнать. Та настойчивость, с которой это число преследует меня, объясняется чем-то большим, нежели простым совпадением. Здесь чувствуется какая-то преднамеренность, все это подчинено какой-то определенной закономерности. Или в этом числе действительно есть что-то необычное, или я страдаю манией преследования"^*. На основании ряда экспериментов Дж. Миллер установил, что объем симультанного "мгновенного схватывания" определяется указанным магическим числом семь с некоторыми небольшими индивидуальными отклонениями в ту и другую сторону. Когда это число превышается, в действие вступает механизм оценки. Этот предел Дж. Миллер называет "объемом абсолютной оценки" и свои выводы по интересующему нас вопросу формулирует следующим образом: "Количество информации, которую мы можем получить, переработать и запомнить, ограничено в некоторых отношениях объемом абсолютных оценок и объемом непосредственной памяти. Путем симультанной организации входных стимулов по нескольким измерениям и последовательного упорядочения их в ряд отрезков информации нам удается устранить или, по крайней мере, значительно ослабить эту ограниченность наших процессов переработки информации" ^**.

^* (Указ. соч., стр. 192. )

^* (Указ. соч., стр. 222. )

Магическим числом семь оперирует и В. Ингве. Он, правда, рассматривает процесс общения с другой стороны - со стороны говорящего, но то обстоятельство, что и в этом случае фигурирует число семь, весьма поучительно. Оно свидетельствует, что механизму общения - в обеих его сторонах - свойственна комплексность, которую следует рассматривать как одну из самых характерных его черт.

Свои соображения по этому поводу В. Ингве сформулировал в виде гипотезы глубины. Он излагал ее в большом количестве статей^* всякий раз уточняя отдельные ее положения. В одной из самых последних работ по этому поводу он следующим образом излагает сущность своей гипотезы: "Оказывается, когда мы говорим, мы связаны "обязательствами" определенным образом закончить начатое предложение, с тем чтобы оно было правильно построено. В качестве примера таких обязательств рассмотрим структуру предложения: When the president spoke the people listened - Когда президент говорил, люди слушали. Начав это предложение со слова when, мы берем на себя обязательства: а) завершить придаточное предложение when the president spoke, 6) поставить после придаточного предложения главное the people listened. Приступая к выполнению первого обязательства, мы произносим слово the и одновременно берем на себя еще: 1) закончить придаточное предложение, 2) завершить группу подлежащего, которую мы начали словом the, 3) присоединить к подлежащему сказуемое, например spoke (говорил). Нельзя иметь дело более чем с семью такими обязательствами одновременно, не забывая о том, что мы намеревались сказать. Можно детально разобраться в том, как мириады языковых трудностей возникают только из-за того, что такая опасность существует. А сколько других трудностей возникает в связи с тем, что нужно обеспечить возможность иным путем сказать то же, сохраняя всю выразительную силу языка! Максимальное число обязательств, которое мы берем на себя одновременно в данном предложении, называется глубиной предложения.

^* (Первое достаточно полное изложение гипотезы глубины см.: V. Ingve, A Model and an Hypothesis for Language Structure, "Proc. Amer. Philos. Soc.", 1960, vol. 104, pp. 444-466. В переводе на русский язык см. следующие статьи В. Ингве: "Гипотеза глубины" (сб. "Новое в лингвистике", вып. IV, М., 1962); "Значение исследований в области машинного перевода" (сб. "Научно-техническая информация", 1965, № 7).)

Гипотеза глубины объясняет многие сложности языка тем, что разрешает строить конструкции с глубиной не более семи обязательств"^*. Важно при этом отметить, что исследования такого порядка В. Ингве мыслит в широком научном контексте, в одинаковой мере существенном для обеих сторон общения. "Эти исследования,- пишет он,- должны привести к новым открытиям, которые покажут, как языки передают информацию, каким путем осуществляется понимание английского текста человеком, какова природа процессов мышления, а также покажут наши теории, идеи и предрассудки и, возможно, приведут нас к более глубокому пониманию нашей собственной природы. Возможно, одним из последних барьеров, которые препятствуют человеку понимать окружающий его мир, является понимание им собственной природы и процессов мышления"^**.

^* (Последняя из указанных работ, стр. 44 )

^** (Указ. соч., стр. 46.)

В свете приведенных данных механизм восприятия речи рисуется в следующем виде (будем его рассматривать сначала на фонетическом уровне). Комплексное восприятие последовательности фонем в пределах магического числа семь (плюс или минус два) носит, видимо, автоматический характер. Здесь мы имеем дело не с пониманием, а с опознанием знакомых единиц. Понимание, предполагающее целенаправленное мыслительное усилие (мышление), включается тогда, когда складывается некое смысловое целое. Восприятию смысла предшествует ожидание его законченности. В самом этом ожидании наличествует предугадывание направления, по которому пойдет завершение смыслового целого. Это предугадывание можно истолковать как вероятностный процесс, но можно видеть в нем выражение опыта речевого общения, складывающегося в результате того, что человеку в его речевой практике приходится иметь дело с определенными схемами построения смыслового целого (в общих чертах совпадающего с тем, что обычно именуется предложением), с определенными речевыми шаблонами. Немалую роль при этом играет и то, что Дж. Фёрс называет стандартным "контекстом ситуации". На обмане этого ожидания основывается построение каламбуров.

Речевые звуки, конечно, поступают слушающему во временной последовательности - иначе они и произноситься не могут. Но восприятие их осуществляется симультанно порциями, определяемыми магическим числом семь. Эта симультанность с большой наглядностью проявляется при восприятии графических знаков - при чтении. Здесь человеческий взгляд имеет возможность охватить одновременно несколько знаков, чем человек и пользуется широко при достаточно отработанной автоматичности чтения, приближающейся к автоматичности восприятия речевых звуков.

Таким образом, симультанность восприятия сказывается в прямом противоречии с линейным способом определения избыточности. Однако этот вывод не может быть окончательным, если мы не рассмотрим еще одно обстоятельство.

5

В пределах магического числа семь (плюс или минус два) располагается в среднем последовательность фонем, образующих слово. Это - весьма важный факт. В этом случае мы переходим на другой уровень, где на помощь опознанию приходит значение слова. Значение же слова есть уже непосредственный компонент, из которого конструируется смысловое целое. На этом пути мы сталкиваемся с большими последовательностями информации, с которыми ограниченный объем непосредственной памяти не способен справиться. По мнению Дж. Миллера, здесь вступает в действие процесс, который в теории информации носит название "перекодирования". В этом случае "входные сообщения представляют собой код, который содержит много отрезков информации при небольшом числе двоичных единиц, приходящихся на отрезок. Оператор перекодирует входные сообщения в новый код, который содержит меньше отрезков информации, но при большем числе двоичных единиц, приходящихся на отрезок. Существует много способов выполнить эти операции перекодирования, но, вероятно, наиболее простая заключается в образовании группы входных символов, присвоении нового обозначения группе и запоминании этого нового названия вместо запоминания исходных входных символов"^*. Переход с одного языкового уровня на другой, видимо, и можно представить в виде процесса перекодирования. Дж. Миллер придает ему огромное значение. "Процесс перекодирования,- пишет он,- является очень важным психологическим процессом и заслуживает гораздо больше внимания, чем ему до сих пор уделялось. В частности, тот вид лингвистического перекодирования, которым поминутно пользуются люди, представляется мне жизненной основой мыслительных процессов"^**.

^* (Дж. Миллер, Магическое число семь плюс или минус два. Сб. "Инженерная психология", М., 1964. стр. 218. )

^** (Дж. Миллер, Магическое число семь плюс или минус два. Сб. "Инженерная психология", М., 1964, стр. 222. )

Идея перекодирования как основы процесса мышления оказалась продуктивной. Ее, например, также развивает Н. М. Амосов, представляя переработку информации, заключенной в речи, следующим образом: "Орган слуха воспринимает колебания, кодирует их нервными импульсами, которые направляются в кору головного мозга. На первом этаже ее формируется временная "модель звуков" - модели (образы) отдельных звуков, соединенных во времени. Интервалами она рассечена на порции, соответствующие словам. Последние сравниваются с постоянными моделями слов, которым соответствует свой код: каждому слову - комплекс клеток. В результате сравнения информация кодируется новым кодом - кодом слов и передается на следующий этаж коры. Там формируется новая временная модель информации, записанная уже более экономным кодом слов. Снова производится сравнение с моделями кода, на сей раз кода фраз, и информация передается на следующий этаж. Там произойдет то же самое: выделение и моделирование высшего кода - смысла. На каждом этаже информация становится все более общей, абстрактной, но занимает все меньше места в памяти"^*. Н. М. Амосов считает также, что "очень важным является вероятностный принцип перекодирования"^**. Но он, при всей механистической прямолинейности своих представлений относительно процессов восприятия речевой информации, отрицательно относится к количественному принципу ее определения, который лежит и в основе установления избыточности элементов языкового кода. Он пишет: "Интересен, вопрос о количестве, качестве и ценности информации. В последнее время очень увлекаются расчетами количества информации в битах. Мне кажется это малообоснованным: информацию нельзя приравнивать ни к материи, ни к энергии, поскольку она имеет качество: Мерить информацию одной меркой - все равно, что приравнивать значение килограмма мозга к килограмму камня, формально считая, что там и тут одинаковая масса"^***.

^* (Н. М. Амосов, Моделирование мышления и психики, Киев* 1965, стр. 23-24. )

^** (Там же, стр. 24. )

^*** (Н. М. Амосов, Моделирование мышления и психики, Киев, 1965, стр. 27. )

Когда мы в количественную структуру вводим качественные оценки, мы обращаемся к критериям, которые не обладают строгостью и объективностью. Видимо, в данном случае больше основания говорить о сочетании в процессе восприятия речевой информации двух принципов действия - дискретного и аналогового. С общим выводом же об излишнем увлечении расчетами количества информации в битах (и, в частности, в связи с определением избыточности) следует согласиться. Однако на основании соображений, которые не согласуются с концепцией перекодирования, как она излагается и оценивается в работах Дж. Миллера, Н. М. Амосова и других авторов, стоящих на близких позициях^*. Эта концепция никак не может удовлетворить лингвиста.

^* ( Идея перекодирования используется и в гипотезе двузвенности языка внутренней речи Н. И. Жинкина, изложенной в статье "О кодовых переходах во внутренней речи" ("Вопросы языкознания", 1965, № 6). В ней содержится много оригинальных соображений, представляющих интерес и для разбираемой проблемы. Но основная ее идея находится в стороне от темы настоящего раздела - способов определения избыточности в языке. Н. И. Жинкин рассматривает взаимоотношения двух кодов - внутренней речи (субъективного языка) и естественного (натурального, или объективного) языка и делает следующий вывод: "Взаимодействие внутреннего, субъективного языка и натурального, объективного, образует процесс мышления. Мышление - это общественное, а не индивидуальное явление. Мысли вырабатываются в совместной деятельности людей. Понимание - это перевод с натурального языка на внутренний. Обратный перевод - высказывание" (стр. 37))

Дело в том, что описываемое приведенным выше образом перекодирование - это все та же линейная последовательность, если даже при этом приходится путешествовать с одного этажа на другой. Это - последовательность этажей, или, в лучшем случае, иерархия этажей. Возражение вызывает тут не идея "многоэтажности" процесса восприятия речевой информации, хотя лингвисты в данном случае предпочитают говорить об уровнях, или ярусах, языка. С точки зрения лингвиста, наприемлемой является концепция линейной последовательности в применении к процессам, основанным на комплексности и симультанности. Эта комплексность и симультанность действуют не только тогда, когда мы имеем дело с элементами, расположенными на одном уровне, но и тогда, когда происходит переход с одного уровня на другой. При этом никаких иерархических отношений - в смысле обязательной последовательности переходов снизу вверх или сверху вниз - между отдельными уровнями не наблюдается. Они образуют замкнутый круг, или, точнее, систему, где всякий находящийся в ее пределах элемент опознается симультанно и комплексно через всю систему и, следовательно, сразу по всем уровням. Здесь, разумеется, также имеют место чередование отдельных процессов и переходы от одного уровня к другому, но это чередование не имеет ничего общего с той линейной последовательностью, о которой говорилось выше. Это чередование во многом зависит от характера поступающей информации и строится на механизме взаимообусловленности, характерной для отношений, которые складываются между элементами внутри системы. Говоря словами А. Е. Кибрика, "язык удобнее представлять как систему ярусов, связанных многорелейной зависимостью, как систему, в которой элементы одного яруса определяются через элементы другого яруса, в которой нет исходного яруса, определяемого не через систему, в которой ярусы выделяются не путем последовательного укрупнения или дробления единиц, а путем многократного обращения к единицам другого яруса.

Такая многорелейная схема управляет движением вверх и вниз по рангам ярусов до тех пор, пока элементы всех (или только нужных) ярусов не будут выделены (в нашем случае- опознаны.- В. 3.). При таком подходе ярусы выделяются не иерархически (от низшего к вышему или наоборот) и исчезает необходимость определения элементов исходного яруса не через систему ярусов (т. е. исчезает проблема "что первично - яйцо или курица?"). Таким образом, ярусы образуют собой не разорванную (имеющую начало и конец), а замкнутую систему"^*.

^* (А. Е. Кибрик, Лингвистические вопросы автоматического кодирования. Сб. "Теоретические проблемы прикладной лингвистики" ("Публикации отделения структурной и прикладной лингвистики МГУ", вып. I), М., 1965, стр. 64. А. Е. Кибрик указывает, что сходные идеи были высказаны П. С. Кузнецовым ("О последовательности построения системы языка", "Тезисы конференции по машинному переводу" 15- 20 мая 1958 г.) и Э. Бенвенистом (доклад на 9-м Международном конгрессе лингвистов в 1962 г.). )

К этому следует добавить ту существенную (а иногда даже решающую) помощь, которую оказывают восприятию речевой информации описанные в самом начале этого раздела экстралингвистические факторы, образующие прагматическую среду речевой деятельности и входящие важным компонентом в "смысл" коммуникативного акта. На протяжении настоящего изложения уже многократно говорилось, что речевой акт включается в сложную структуру коммуникативного поведения и что изолированное его рассмотрение оправдывается лишь в той мере, в какой это диктуется частными задачами исследования. Но изучая механизм речевого восприятия в целом, мы не в праве игнорировать эти экстралингвистические факторы, которые могут располагаться последовательно-линейным образом, но могут носить и комплексный характер, сочетаясь с собственно речевым кодом и воспринимаясь симультанно с его элементами. Такое сочетание экстралингвистических факторов с линейным механизмом языка заставляет совершенно по-иному подойти и к статистико-вероятностной основе предугадывания. Он явно переоценен (если не "избыточен"), так как предугадывание в описанных условиях носит скорее психологический характер.

Мимоходом, так как это очень сложный вопрос и требует отдельного и трудного исследования, следует коснуться еще одного момента, также противостоящего тому подходу к изучению языка, который находит одно из своих воплощений в статистическом исчислении избыточности лингвистических элементов.

Если только мы будем последовательными в своем стремлении рассматривать проблему избыточности лингвистического кода с точки зрения воспринимающего его (а мы обязаны это сделать, поскольку он используется для передачи информации не самому себе, но другому) и если мы при этом попытаемся сделать это сопоставительно по разным языкам (а сопоставление, или сравнение,- обычный в науке о языке рабочий прием), то мы тотчас попадем со своими нормами вычисления избыточности в путаницу неразрешимых противоречий. В самом деле, например^*, на языке квакиутл, относящемся к числу инкорпорирующих, слово mix'ετ'deqs может быть на русский язык переведено лишь несколькими словами: "Он бьет его этим", образующими смысловое целое или предложение^**. Близким образом обстоит дело и в языках, находящихся в пределах одной генетической и типологической группы. Так, немецкое Ausfuhrmusterlager иначе и не переведешь по-русски, как "склад образцов экспортных товаров". Следует ли в подобных случаях говорить о большей или меньшей избыточности, свойственной разным языкам (поскольку они для выражения одного и того же "смысла" используют разное количество слов) и, может быть, на этом основании строить даже своеобразную квантитативную типологию?^*** Или же принять к руководству фундаментальный принцип, в соответствии с которым "грамматика" понимания (или опознания) не есть грамматика языка? Собственно, это фактически и имеют в виду, когда говорят, что понимание равнозначно декодированию. Но это никак не помогает разрешению поставленных в данной связи вопросов. Наоборот, эта формулировка вызывает серию новых вопросов: следует ли для каждого языка устанавливать особый алгоритм декодирования? На -какой же язык происходит декодирование? И какое же все-таки место занимает в этих процессах избыточность?

^* (Пример заимствован из "Введения" Ф. Боаса к книге "Руководство по языкам американских индейцев". Русский перевод см. в кн.: В. А. 3вегинцев, История языкознания XIX -= XX веков в образцах и извлечениях, ч. 2, М., 1965, стр. 175. )

^** (Пример заимствован из "Введения" Ф. Боаса к книге "Руководство по языкам американских индейцев". Русский перевод см. ?в книге: В. А. 3вегинцев, История языкознания XIX-XX веков в образцах и извлечениях, ч. 2, М., 1965, стр. 175.)

^*** (См. по этому поводу у Ф. Боаса: "...каждый язык с точки зрения другого языка весьма произволен в своих классификациях. То, что в одном языке представляется единой простой идеей, в другом языке может характеризоваться целой серией отдельных фонетических групп. Тенденцию языка выражать сложную идею посредством единого термина называют "холофразисом", и в соответствии с этим каждый язык с точки зрения другого может быть холофрастическим" (указ. соч., стр. 172). )

Изложенное выше может способствовать разрешению лишь последнего вопроса, да и то в очень общей форме. Все определения языка как системы или структуры, что признается достижением современной науки о языке, все бесчисленные доказательства в пользу этого положения и все разговоры по этому поводу, наполняющие лингвистические работы, следует считать вздором, если встать на точку зрения языка как линейной последовательности элементов с иерархическим переходом от этажа к этажу, а именно такие представления лежат в основе принципов установления избыточности и перекодирования. Но если все же принять определение языка как системы в качестве теоретической основы лингвистических исследований, то надо из него делать все выводы. Все, о чем говорилось выше, и есть развернутое изложение таких выводов применительно к проблеме избыточности языка, рассматриваемой с того конца, который обычно не принимается в расчет, хотя вся речевая деятельность целиком ориентирована на него - имеется в виду воспринимающий речь.

Такое направление исследования связано самым тесным образом с теми задачами прикладной лингвистики, которые стремятся наладить общение человека с машиной. Следует ли в данном случае идти путем моделирования процессов человеческого понимания? Видимо, положительно на этот вопрос отвечает В. Ингве. Во всяком случае, он пишет в отношении проблемы машинного перевода: "Мы сталкиваемся с тем, что адекватный перевод не будет получен автоматически до тех пор, пока машина не станет "понимать" то, что она переводит. Конечно, добиться этого - задача очень сложная. Я хочу подчеркнуть здесь слово "понимать", поскольку оно выражает именно то, что я имел в виду. Когда мы пользуемся таким языком, как английский, мы апеллируем к знаниям, наличие которых мы предполагаем у собеседника. И это предполагаемое знание позволяет выражать наши мысли более кратко и сжато... Очевидно теперь, что таким видом понимания должна обладать и машина"^*. Эту программу-максимум пока невозможно выполнить просто потому, что нам еще многое неизвестно в механизме человеческого восприятия речевой информации. Следовательно, остается неясным и то, что же собственно следует моделировать. Попытки же танцевать от чужой печки и, в частности, формулировать естественный коммуникативный процесс в терминах теории информации, обычно совершенно не учитывают специфики речевого общения. Таким образом, напрашиваются два вывода в отношении проблемы общения человека с машиной: во-первых, ставить перед собой более скромные и разрешимые с помощью наличных средств (это не исключает поиска новых средств) задачи и, во-вторых, разрешать эту проблему с ориентацией на специфику машинного понимания. Этому последнему вопросу посвящен следующий раздел.

^* (В. Ингве, Значение исследований в области машинного перевода, стр. 45.)