БЕСЕДА ВТОРАЯ

О "хорошем", "дурном" и истинном вкусе;

о значении слова и чтении классиков

Эпоху Пушкина принято считать началом современного русского литературного языка. Несмотря на то, что в самой системе языка - словаре, грамматике, произношении - произошли за последние полтора столетия значительные изменения, для такого утверждения есть серьезные основания.

Именно в начале XIX в. было преодолено существовавшее прежде резкое различие между разговорной и книжно-письменной речью. Только с этого времени литературный язык следует определять как устную и письменную речь образованной части общества. Конечно, утверждение о том, что в XIX в. стали "писать, как говорят, а говорить, как пишут", не следует понимать буквально, но живое взаимодействие и взаимопроникновение разговорной и книжно-письменной речи стало с тех пор определяющим законом развития русского литературного языка.

В произведениях сначала М. Н. Карамзина, затем И. А. Крылова, А. С. Грибоедова, К. Ф. Рылеева и ярче всего - в богатейшем наследии А. С. Пушкина обнаруживается новое отношение к языку и стилю. Дело не только в том, что русские писатели-классики постоянно вводили в литературный язык слова и формы из народной речи, обогащая выразительные возможности языка. Хорошо иллюстрируют старый и принципиально новый, вполне современный подход к литературному словоупотреблению и стилистической организации текста перекликающиеся через столетие высказывания о "вкусе". Писатели и теоретики классицизма выдвинули противопоставление "хорошего вкуса" и "дурного вкуса". Эти понятия имели сословно-классовую основу как в литературе, так и в языке. В стилистической теории В. К. Тредиаковского "хороший вкус" - это знание и следование единым, раз и навсегда заданным правилам.

Отступить от правила - значило написать "против искусных людей употребления", "по-площадному". О такого рода отступлениях в сторону живого употребления у Сумарокова писал Тредиаковский: "Твоей державы, вместо твоея, неправо и досадно нежному слуху"; "Любезной дщери, вместо любезныя дщери есть неправильно и досадно слуху, для того что существительного имени дщери есть полный родительный падеж, а прилагательного любезной есть сокращенный, или лучше развращенный от народного незнания, а в самой вещи он есть дательный. Следовательно, в красном сочинении дательный падеж употреблять очень худо".

У А. С. Пушкина понятие о вкусе совершенно иное. Отвечая критикам, упрекавшим его в нарушении "правил" словоупотребления,- отказываясь следовать трафаретам, Пушкин писал: "Истинный вкус состоит не в безотчетном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, но в чувстве соразмерности и сообразности".

В языке русской художественной литературы начало XIX в. ознаменовалось утверждением индивидуально-авторского слога. При этом в процессе развития русского реализма постоянно совершенствовались способы литературной обработки народной речи. В. Г. Белинский писал: "... Благодаря Лермонтову русский язык далеко подвинулся вперед после Пушкина, и таким образом он не перестанет подвигаться вперед до тех пор, пока не перестанут на Руси являться великие писатели". А. Ф. Писемский замечал: "Как ни верны в своих монологах лица комедии Фонвизина и Грибоедова, а все-таки в складе их речи чувствуется сочинительство, книжность; даже и тени этого не встречаете вы в разговорном языке большей части героев Гоголя: язык этот бьет у них живым ключом и каждым словом обличает самого героя".

При том, что общие категории высокого и низкого в языке (как в литературе и в самой жизни) сохраняются всегда, современное их содержание отличается сложностью, а в конкретных языковых явлениях мы обнаруживаем постоянное движение, множество тонких нюансов и переходов. В этом нетрудно убедиться на примере одного из самых важных явлений в лингвистической стилистике - синонимии.

Практически при создании текста проблема словарной синонимии решается отбором нужного слова из ряда слов, близких по смыслу и различных по стилистической окраске. Тончайшие смысловые оттенки могут быть выражены синонимами идеографическими, то есть словами, характеризующими оттенки одного понятия: очаровательный - прелестный - обаятельный - пленительный - чарующий.,.; удивительный - изумительный - поразительный - ошеломляющий - потрясающий... Собственно стилистические синонимы отличаются между собою окраской, которую каждый из них придает высказыванию (или отсутствием такой окраски): лицо - лик. - физиономия - рожа...

Эти разные свойства синонимов - различать смысл и окрашивать речь - часто проявляются одновременно. Например, в ряду ударить - стукнуть - трахнуть - треснуть - огреть... три последних синонима привносят новые оттенки смысла к общему значению "нанести удар кому-либо" - они характеризуют действие как усиленное, более интенсивное. И только первое слово в этом ряду - ударить составители "Словаря синонимов" (Л., 1975) признают нейтральным, то есть лишенным стилистической окраски. Слова смерть и кончина, обозначая одно и то же понятие, различаются только стилистически: первое лишено стилистической окраски, второе - относится к разряду высокой лексики. Но вот Н. С. Лесков находит в них также и смысловые различия: "Кончину его никак нельзя было назвать смертью: это именно было успение, за которым шел вечный сон праведника". Можно напомнить здесь же чеховское "муж, или, вернее, супруг", фадеевское "не глаза, а очи".

Применение этого художественного приема опирается на свойства самого языка, так как языковые знаки - слова - в отличие от других знаков, например, математических, отягощены смыслом большим, нежели символическое обозначение предмета или явления. Языковая номинация (называние) представляет собой результат сложного процесса. Именно поэтому отбор слов, стилистических синонимов, никогда не становится чисто технической операцией, ведь слово всегда не только "оформляет" высказывание, но и формирует его содержание.

В современной науке распространено мнение о том, что стилистическая окраска входит в само значение слова. Некоторые ученые считают, что в слове наряду с лексическим значением существует особое стилистическое значение. Так или иначе, отнесенность слова к определенному стилю, окраска - это не просто внешний классификационный признак. Мы действительно передаем смысл, снимая слово с самой высокой или с самой низкой стилистической полочки, вынимая слово из ячейки стилистической наборной кассы, в виде которой представляет нам язык современная функциональная стилистика.

Оказывается, слово заключает в себе не только понятие о предмете или явлении реального или мысленного мира (имеет логическое содержание), оно передает и то, что иногда называют "духом языка". Подобно отдельным кристаллам, наделенным свойствами всей массы вещества, слова вобрали в себя коллективный языковой опыт нации, запечатлели в себе всю историю духовной и материальной культуры народа. В этом смысле и следует понимать высказывания об отражении в национальных языках каких-то особенных, своеобразных способов общественного мышления человеческих коллективов - наций.

Столетие назад, полемизируя с представителями логико-грамматической школы в языкознании, замечательный русский языковед А. А. Потебня писал: "Логическая грамматика не может постигнуть мысли, составляющей основу современного языкознания и добытой наблюдением, именно, что языки различны между собою не одной звуковой формой, но и всем строем мысли, выразившимся в них, и всем своим влиянием на последующее развитие народов. Индивидуальные различия языков не могут быть понятны логической грамматике, потому что логические категории, навязываемые ею языку, народных различий не имеют".

Современные национальные языки, особенно языки с многовековой литературной традицией, богаты синонимическими средствами выражения, отражающими стилистическое расслоение языка. Однако организованы эти важнейшие ресурсы в разных языках по-разному. Во французском языке идея высокого и низкого воплощена в противопоставлении исконно французских слов - обыденных, низких или называющих простые предметы, ученым словам греко-латинского происхождения - книжным, высоким или называющим предметы возвышенные, например: secheresse "засуха" - siccie "сухость", pourriture- putrefaction "гниль" кроме таких же пар, состоящих из слов исконно английских и греко-латинских: help - aid "помощь" - есть возможность передать тот же смысл противопоставлением трех рядов стилистических синонимов, потому что современный английский словарь представляет собой результат смешения английского с французским эпохи норманнского завоевания Англии. Отсюда английские time - age - epoch "время".

В русском литературном словаре основной источник высокого по традиции составляет старославянское наследие. Это исторически сложившийся класс названий возвышенных, значительных предметов, явлений, действий и признаков. Это слова книжные. В нашем языковом сознании они противостоят словам разговорным, употребляемым в быту.

Ф. И. Буслаев совершенно справедливо указывал: "Важнейшие средства отличать синонимы суть словопроизводство и история языка". Вот старословянское слово врата у Пушкина: "Твой щит на вратах Цареграда". Кроме поэтической речи, это слово находим лишь в некоторых книжных выражениях и названиях, например: врата премудрости, царские врата. Слово высокое, в этом едва ли можно усомниться. А для названия простых предметов и не в высоком слоге применяется исконно русское слово ворота.

И поистине: пришла беда - отворяй ворота! Два отмеченных Ф. И. Буслаевым обстоятельства - во-первых, чрезвычайная способность славянских языков к словопроизводству, а во-вторых, исконная близость и многовековое культурное взаимодействие русского и старославянского- привели к появлению в русском языке многочисленных словарных гнезд, внутри которых существуют сложные, порой даже замысловатые семантические и стилистические отношения.

Вот ряд производных от старославянского корня: вратник, вратница, привратник, привратница..., но в этом ряду старых слов - вдруг: вратарь, название совсем современное. В старинной речи вратарь - то же, что привратник. Можно предположить, что слово вратарь в его современном значении "спортсмен, игрок, защищающий ворота" как бы родилось во второй раз, совершенно независимо от старого. Использование при этом старославянского по происхождению корня свидетельствует об органической его принадлежности русскому языку, о полном его усвоении.

Гнездо с исконно русским корнем включает в себя слова, созданные в народной речи: воротца, подворотня, воротище... У Тургенева: "Вот околица. Кучер слезает, лошади фыркают..., с скрыпом отворяется воротище".

Ср. значения прилагательных в таких сочетаниях: вратная икона (что висит в церкви над царскими вратами) и воротный столб (что держит ворота).

Со временем может меняться не только значение слова, но также и его место, "весомость" в словаре, его стилистическая окраска. Вот русские, частью употребляемые только в областных наших говорах глаголы с корнем -ворот-: выворотить, заворотить, наворотить, поворотить, приворотить, своротить...- ни одного высокого. И вполне обрусевшие, а потому утратившие высокость старославянские по происхождению глаголы с корнем -врат-: возвратить, совратить. Прежняя окраска старославянизма сохраняется только в книжном выражении совратить с пути истины (истинного). В других контекстах этот глагол, а глагол возвратить во всех без исключения, нейтральны в стилистическом отношении.

Противопоставление высокого и низкого особенно наглядно можно показать на литературных примерах. Судя по данным "Словаря языка Пушкина", в котором о/гмечены все дошедшие до нас словоупотребления поэта (не только по художественным произведениям, но и по публицистике и всем бумагам, кроме черновиков), Пушкин только однажды употребил глагол понапружить-ся - в замечательном произведении низкого жанра, в "Сказке о попе и работнике его Балде":

Бедненький бес 
Под кобылу подлез, 
Понатужился, 
Понапружился... 

а глагол понатужиться, кроме этих строк, еще в "Сказке о царе Салтане":

Сын на ножки поднялся, 
В дно головкой уперся, 
Понатужился немножко... 

Гораздо чаще, причем в произведениях различных жанров, Пушкин употребляет нейтральные по стилистической окраске синонимы напрячь, напрягать, а фразеологизм напрягать силы - в высоких жанрах:

Была та смутная пора, 
Когда Россия молодая, 
В бореньях силы напрягая, 
Мужала с гением Петра. 
                Полтава 
Восстань, о Греция, восстань. 
Недаром напрягала силы, 
Недаром потрясала брань 
Олимп и Пинд и Фермопилы. 
Опять увенчаны мы славой... 

Профессор А. И. Ефимов считал стиль категорией лексико-семантической. Это значит, что та или иная разновидность речи характеризуется не столько набором стилистически окрашенных слов, сколько определенным типом значений слов. И в этом мы можем убедиться, обратившись к поэтическому слогу Пушкина. Но будем помнить, что со временем усложняется задача понимания и толкования текстов классической литературы, так как не только изменяется язык, от поколения к поколению меняется также вся система представлений о мире, система, обусловленная прогрессом культуры, образования, техники, естествознания и т. п.

Стихотворение "Пророк" (1826 г.), первый отклик поэта на декабрьское восстание 1825 г., принадлежит к числу хрестоматийных текстов. Строка "Глаголом жги сердца людей" вошла в русскую фразеологию, идейно-художественное содержание стихотворения, образ поэта-пророка близки и дороги современному читателю. Однако полтора столетия - срок немалый и для языка, и для миропонимания. Известно, что в стихотворении использован библейский мотив VI главы Книги пророка Исайи. В соответствии с этим и со всей системой образов (шестикрылый серафим, глас Бога, поэт, становящийся пророком) стилизован синтаксис стихотворения - половина строк начинается союзом и, в тексте находим ряд архаических слов и форм: персты, зеницы, десница, угль и т. п. Но остановимся подробно на небольшом отрывке, обратив внимание на смысловое содержание выделенных нами трех слов:

Моих ушей коснулся он [шестикрылый серафим],
И их наполнил шум и звон: 
И внял я неба содроганье, 
И горний ангелов полет, 
И гад морских подводный ход, 
И дольней лозы прозябанье. 

Внял значит "услышал", по общему смыслу стихотворения,- услышал то, что недоступно обыкновенному человеческому слуху.

Составители "Словаря языка Пушкина", ссылаясь на эти строки, указывают: горний - "происходящий в вышине", дольний - прил. к дол, "долинный", прозябанье - действие по глаг. прозябать (расти, произрастать). Однако такие толкования не согласуются ни с контекстом, ни со значениями этих старославянизмов (а если уточнить термины, то церковнославянизмов).

Еще дважды у Пушкина употреблено прилагательное горний, оба раза в сочетании горний свет, то есть "небесный, божественный". В стихотворении А. Блока "Отрывок" читаем:

Ночь темна и непонятна, 
Все от нас сокрыто мглой, 
Где чиста и благодатна 
Говорит звезда с звездой. 
Эти звезды, эти тайны 
Не поймем до смерти мы, 
К нам доносятся случайно 
Звуки горней глубины. 
Но волшебной ночью звездной 
Мне, поэту, круг открыт, 
И, паря над страшной бездной, 
Слышу, что звезда твердит. 

Трижды в стихах Пушкина применено прилагательное дольний (дольный):

Из мира дольнего куда 
Младые сны его уводят? 

еще в сочетании "дольние бури и битвы" и в наброске "Зачем ты послан был и кто тебя послал?", посвященном исторической судьбе Наполеона,- в выражении дольный прах:

Все было предано презренью, 
Как ветру предан дольный прах.

Всюду значение "земной (противоположный небесному)". То же у Лермонтова в знаменитой "Ветке Палестины":

И дольний прах ложится жадно 
На пожелтевшие листы... 

У А. Блока в поэме "Соловьиный сад":

Пусть укрыла от дольнего горя 
Утонувшая в розах стена... 

Существительное прозябанье, отмеченное у Пушкина только в "Пророке", образовано от глагола прозябать, который в старославянском и древнерусском действительно имел значения "растить, выращивать" и "расти, произрастать". Однако по поводу этого глагола В. И. Даль в "Толковом словаре живого великорусского языка" (1-е изд. 1863 - 1866) писал: "церковное произращать, растить или произрастать, расти, вырастать... Ныне более в значении прорасти, пустить росток, мочку". Это тонкое наблюдение лексикографа, по языковому сознанию близкого Пушкину, подтверждается словоупотреблением других авторов. Например, из "Путевых писем" Н. И. Греча: "Не истлевает зерно, порученное матери-земле, а прозябает в ней до того дня, когда весеннее солнце вызовет его на свет божий".

Кстати, живое в современном русском языке значение глагола прозябать и производных - "влачить жалкое существование; жить малосодержательной, бесцельной жизнью"- развилось на базе указанного В. И. Далем узкого значения "прорастать, проклевываться". Действительно: не расти, цвести и плодоносить, вроде бы не умирать, но и не жить полной жизнью.

Вернувшись к тексту пушкинского "Пророка", подчеркнем, что правильное прочтение произведения во многом зависит от установления точного значения отдельных слов: поэт услышал полет небесных ангелов, движение обитателей морских глубин, наконец, услышал, как пробивается в земле невидимый еще свету росток. А если напомнить, что стихотворение было написано непосредственно под впечатлением известия о расправе над революционерами-декабристами, то становится понятнее идейно-художественный замысел поэта: он уже слышит и провидит зарождение новых революционных движений, он сам призван быть их глашатаем -

"Восстань, пророк, и виждь, и внемли, 
Исполнись волею моей 
И, обходя моря и земли, 
Глаголом жги сердца людей".