19.01.2014

О чем молчат слова?

Знакомые часто озадачивают меня вопросом, начинающимся примерно одинаково: «Вот ты лингвист, скажи...» Иногда им удается меня удивить – лет пять назад позвонил мой хороший товарищ и спросил: «Скажи, чем отличается пословица от поговорки?» Но если исключить экзотические случаи, все вопросы укладываются в рамки нескольких тем.

Во-первых, это классическое «А как правильно?» (твOрог или творOг, можно ли говорить звOнит и т. д. и т. п. до бесконечности).

Вопросы второй группы связаны с этимологией. «Правда ли, что работа произошло от раб?», «Верно ли, что раньше в русском языке мата не было и все матерные слова пришли из тюркских?» и проч.

Более продвинутые пользователи языка интересуются генетической связью между разными языками: какие языки родственные, как это родство можно доказать и т. п. Это третий тип вопросов.

Четвертый вопрос, который я в той или иной форме также слышу достаточно часто: «А какой язык сложнее (богаче, более развит...) – русский или английский (французский, китайский...)?»

Ну и наконец, пятая группа интересующихся может спросить что-нибудь специфическое про устройство какого-нибудь конкретного языка или всех языков вообще. «А во всех ли языках есть артикли, и если не во всех – зачем они нужны в английском?», «А правда, что в табасаранском языке 40 падежей?», «Верно ли, что в китайском совсем нет грамматики, времени там и т. д.?»

В данной статье мне хочется осуществить свое давнее эгоистичное намерение – рассказать о том, что на самом деле исследуют современные лингвисты в академических институтах, у нас и за рубежом. Эгоистичное – потому, что есть тайная (и наверняка напрасная) надежда, что впредь придется меньше рассказывать, что мы, лингвисты, в действительности (не) делаем.

Разберем все вопросы по порядку.

Языковая норма, пусть она и выжжена каленым железом в словарях и теле-радио передачах, все-таки слегка меняется: появляются новые заимствования, в «беспроблемных» прежде словах появляется вариативность. Безусловно, еще остается чем заняться и что повыжигать, однако работы тут, кажется, не так много.

Происхождением слов и языков очень много занималась лингвистика 19-го и первой половины 20-го веков. Занимается, конечно, и сейчас, но того, что не изучено и может быть исследовано с некоторой степенью достоверности, остается все меньше. Проводившиеся не одну сотню лет этимологические исследования позволили описать происхождение слов и морфем в тех языках, где доступны хотя бы какие-то факты их истории (желающие могут изучить статью Этимологический словарь в Википедии – список словарей разных языков существенно превышает описательную часть статьи).

То же и с историей языков – факты языкового родства там, где они могут быть установлены относительно достоверно, уже зафиксированы. Новые предположения о языковом родстве остаются в статусе гипотез, разделяемых одними и опровергаемых другими лингвистами. Можно сказать, что количество новой информации об истории слов и(ли) языков, которую мы можем раздобыть сегодня, на порядки ниже, чем, скажем, сто лет назад. Одна из главных причин такой исчерпанности в том, что количество языков, как и слов, конечно.

Что касается четвертого вопроса – не вполне ясно, как именно мерить сложность языка. Количеством слов – явно некорректно. Количество слов различно у разных носителей и в разных жанрах речи, к тому же слова постоянно заимствуются либо, наоборот, утрачиваются и т. д. Точно также непонятно, как подступиться к измерению сложности грамматики. В лингвистике предпринимались подобные попытки, но методы такого измерения были либо чересчур абстрактны, либо, напротив, слишком специфичны.

Можно сказать, что вопросы первой, второй и третьей группы были объектом лингвистики прошлого, на четвертый вопрос предстоит научиться отвечать лингвистике будущего, а пятым вопросом занимается как раз современная лингвистика.

Пристальное внимание к изучению грамматического устройства языков мира стало характерной чертой лингвистики где-то в середине 20-го века. Примерно в это время сформировалось два наиболее актуальных для современной лингвистики направления: типологическое и формальное. Первое исследует общее и различное в грамматиках языков мира, второе пытается алгоритмизировать процесс построения и понимания высказываний.

Грамматика – это правила, по которым мы складываем слова в законченные фразы, собираем по кирпичикам предложения и словосочетания. Сами такие «кирпичики» более или менее однообразны. Всем известно, что в языке имеется несколько больших (или не очень – распределение зависит от языка) классов слов: существительные, глаголы, прилагательные, наречия (если они отличаются от прилагательных), предлоги ну и по мелочам, – союзы, междометия и кое-что еще.

Отдельные слова при этом не способны передавать фактов, происходящих и наблюдаемых нами в пространстве и времени. Говоря «читать» или «книга» мы лишь упоминаем абстрактные понятия, передаваемые этими словами. Как только мы захотим поведать о некотором событии, например, Я читаю книгу, – нам тут же понадобится грамматика. Действительно, я и книга надо употребить в правильном падеже, (а книгу – еще и в нужном числе), для глагола читать подобрать нужное время и лично-числовую форму и т. д. Кроме того, важно употребить слова в нужном порядке, ведь несмотря на свободный порядок слов в русском языке, Я читаю книгу и Книгу я читаю мы скажем в разных ситуациях и непременно – с разной интонацией.

Примечательно, что если словарный состав языков может варьировать достаточно сильно (привет эскимосам с их сотней оттенков снега), то сообщаемые всеми языками факты и события достаточно однотипны. Люди разных народов готовят и потребляют пищу, строят дома, спят, поют, ходят и т. д. Таким образом, разные языки передают информацию о некоторых достаточно похожих событиях, в которых носители этих языков являются участниками или наблюдателями.

Из этого следует достаточно очевидный (но, увы, труднодоказуемый) вывод: любая мысль, которая может быть выражена на одном языке, может быть выражена и на всяком другом. А вот способ, которым эта мысль «облекается в слова» является особенностью каждого конкретного языка.

Существуют ли общие закономерности во всех языках мира? Иначе говоря, есть ли законы, выполняющиеся в любом естественном языке (например: «в любом языке имеются существительные и глаголы»)? И наоборот – бывает ли такое, чего ни в каком языке нельзя обнаружить (например: «нет языка, где базовым порядком слов был бы “прямое дополнение – подлежащее – глагол”»)?

Эти и другие вопросы об устройстве грамматики и беспокоят лингвистов последние эдак 50-70 лет. Конечно, систематическими отношениями в лексике (т. е. между словами) лингвисты тоже занимаются, причем у нас в стране такое направление развивается особенно активно. Тут можно вспомнить исследования Ю. Д. Апресяна, который обнаружил и изучил регулярные сочетания некоторых семантических (под)классов слов (принять меры, применить силу и т. д.) или подход в духе лексической типологии, предполагающий изучение лексических и грамматических свойств некоторых семантических групп слов (со значением боли, радости, передвижения в пространстве) в различных языках.

Но все-таки грамматика занимает лингвистов больше – ученому всегда интереснее наблюдать регулярное, закономерное и предсказуемое, а именно эти свойства отличают грамматику от лексики. Другая важная особенность – грамматика позволяет строить бесконечное (число предложений) из конечного (набора слов). Стоит ли говорить, что бесконечное, а вернее, – механизм, лежащий в основе его производства, интереснее?..

Как видно из нашего примера, грамматикой обязательно владеть для того, чтобы порождать высказывания. Но нужна ли грамматика для того, чтобы их понимать? Не достаточно ли для понимания предложения просто знать, что обозначает каждое конкретное слово? Рассмотрим несколько примеров (лингвисты очень любят рассматривать примеры).

Для начала возьмем короткое предложение из «Слова о полку Игореве»: Ту ся брата разлучиста на брез. Все древнерусские корни так называемых полнозначных слов (существительных, прилагательных, глаголов), употребленные здесь, сохранились и в современном языке. Но что они значат? Со словом брата все кажется очевидным – это наше сегодняшнее брат, непонятно только, что здесь за падеж и число. Современное русское брата – родительный / винительный падеж единственного числа. Такая форма никак не может быть подлежащим, а один из законов построения предложения состоит в том, что подлежащее в предложении обязательно должно быть. Следующее полнозначное слово, очевидно, разлучиста, но какой оно части речи? Слово это кажется похожим на прилагательные типа лучистый, излучистый. Наконец, брез. Что это, форма от березы или берега? Система автоматической проверки орфографии предложила бы первый вариант – преобразовать берез в брез – можно на один шаг быстрее, чем берег в брез (так называемое «расстояние Левенштейна»). Наконец, данное существительное явно употреблено с предлогом на и тоже никак не может быть подлежащим.

Все предложение на современный русский язык переводится следующим образом: Тут два брата разлучились на берегу. Для носителя современного русского этот перевод содержит сразу несколько неочевидных фактов: во-первых – братьев было именно два; во-вторых – они именно разлучились, т. е. перед нами глагол, а не прилагательное; в-третьих – событие происходило на берегу и не имеет отношения к березе.

Трудности перевода в данном случае связаны именно с грамматикой: чтобы понять исходное предложение, необходимо знать, что форма брата в древнерусском соответствовала именительному падежу (исчезнувшего) двойственного числа и именно она является подлежащим данного предложения. Надо также знать, что форма разлучиста представляет собой так называемый аорист (двойственного числа третьего лица), временную форму, не сохранившуюся в современном языке. Наконец надо знать, что брез? – форма предложного падежа от слова брегъ (вспомним Пушкинское «И окажутся на бреге»), а конечное г перед в древнерусских существительных обязательно должно было переходить в з (так же как переходит г в ж в современных русских глаголах, бегу – бежишь). Все это – грамматические законы, которые мы должны знать, чтобы правильно проинтерпретировать даже такое небольшое предложение.

Кроме полнозначных слов, которые мы разобрали, есть еще неполнозначные (вспомогательные) слова – они обычно тоже считаются частью грамматической системы. Заметим, что в данном предложении нам повезло с порядком слов – он относительно похож для русских предложений обоих периодов. Непохожим оказывается как раз расположение одного из вспомогательных элементов, возвратной частицы ся. Если в древнерусском она занимает вторую позицию в предложении, то в современном русском оказывается прочно «сросшейся» с глаголом. Надо сказать, что частицы, подобные этому ся, регулярно встречаются в языках мира, причем часто располагаются именно на втором месте в предложении, за это они получили название «клитики второй позиции» (похожие клитики есть в некоторых славянских языках, в осетинском, тагальском и т. д.).

Рассмотрим еще один пример предложения, в котором большинство отдельных слов понятно. Пример будет из сербской сказки. Сербский – язык, родственный русскому, оттого в нем, как и в древнерусском, многие слова кажутся нам знакомыми. Вопрос все тот же – достаточно ли нам знать перевод существительных, глаголов и других полнозначных слов, чтобы понять, о чем речь?

Сербский пример таков: А он се сиромах стане правдати да није никоме ништа казао. Если не знать перевода слова сиромах, можно предположить, что некто (он) начал оправдывать какой-то се(й) сиромах. Однако перевод таков: А он, бедный, начал оправдываться, что никому ничего не говорил.

Как можно теперь понять, сиромах значит бедный. Что же означает се и кого он оправдывал? Интересующее нас се находится (почти) на второй позиции – это аналог (древне)русского ся. Сербский и древнерусский требуют от возвратных частиц (се, ся) располагаться на второй позиции, с тем лишь уточнением, что союз а в сербском примере «не портит» второй позиции.

Итак, небольшое исследование клитик показывает, насколько важно при понимании предложения знать, какие слова оказываются связанными друг с другом. Проблема правильного последовательного соединения элементов во фразы, конечно, актуальна не только для клитик, но и для полнозначных слов – пример Казнить нельзя помиловать все помнят с детства.

Поговорим теперь про то, как выражается последовательность событий в сербском и русском предложениях. Для этого попробуем понять, какие глагольные формы есть в сербском примере. Это важно, т. к. именно глагольные формы обычно сообщают, когда и в какой последовательности происходят события. Иными словами, категории времени и вида в подавляющем большинстве языков выражаются глаголом, и это еще одна языковая закономерность или так называемая типологическая фриквенталия.

В сербском предложении (А он се сиромах стане правдати да није никоме ништа казао) полнозначных глаголов три: стане, правдати и казао. Первый из них соответствует русскому стать, второй – оправдываться, третий – сказать.

Действие главного предложения выражено в сербском тем же самым аористом стане (стане правдати), форму которого мы наблюдали в древнерусском. Аорист обозначает факт свершения события в прошлом и не передает специальной информации о длительности события или его результативности. Действие зависимой предикации передается глаголом казао, который стоит в форме, аналогичной русскому сказал, ср., например, сербское название Белграда – Београд. Однако в отличие от русских форм прошедшего времени на -л сербские формы типа казао употребляются вместе со связкой, в нашем случае – није (= не + есть).

Такая комбинация вспомогательного и смыслового глаголов является перфектом – формой, передающей законченность или результативность действия. Сочетание аориста и перфекта в сербском примере выражает как раз такую ситуацию – он (бедный) уверяет, что ничего не сказал к моменту произнесения (им) его оправданий. Такая информация может (и обязательно должна!) передаваться при помощи грамматики, т. е. соответствующих глагольных словоформ, если, конечно, язык подобными формами располагает.

Перфект имелся и в древнерусском языке, причем выглядел точно так же, ср., например, Ты пробилъ еси каменныя горы сквоз землю Половецкую из того же «Слова о полку Игореве». Здесь перфект образуется сочетанием формы на -л и глагола есть, пробилъ еси. Из-за того, что современный русский язык утратил перфект в процессе эволюции грамматики, нам сложно уловить значения, передаваемые аналогичными формами глаголов в других языках (и от этого – мучения в усвоении перфекта при обучении английскому, французскому или немецкому).

Изучением существующих в языках мира временных, видовых, модальных и других значений, передаваемых глаголом, занимается лингвистическая типология. Она, естественно, занимается также и грамматическими значениями существительных, прилагательных и других частей речи.

Формальная лингвистика, в свою очередь, занимается тем, в каком порядке и в каких формах (падежа, числа, лица, рода и т. д.) следует располагать слова, чтобы получать грамматичные высказывания, причем именно с тем значением, которое мы хотим передать.

Правильнее даже будет сказать, что лингвистика уже больше занята ответом на вопрос «почему», а не «как». Типология накопила достаточно языковых данных и сейчас пытается разобраться, почему некоторые значения регулярно выражаются определенными частями речи, как разные грамматические значения связаны друг с другом и т. д. Также и формальная лингвистика – ей известно уже достаточное количество ограничений, накладываемых грамматикой на языковую структуру, самое интересное теперь – объяснить, почему они существуют: ведь в принципе понятно, что имеется в виду, когда мы говорим Я читать книга, однако говорить так нельзя (если только не хочешь, чтобы тебя приняли за человека, у которого русский язык не родной).

Действительно, правила расположения клитик (закон Вакернагеля) были сформулированы еще до появления типологии и современной формальной лингвистики. Изучая, например, те же частицы, современная лингвистика пытается уже не просто понять, где они располагаются, а каково их место в структуре предложения, почему некоторые слова «не считаются» за отдельную позицию, во всех ли языках вторая позиция одинаково устроена, как это связано с базовым порядком (полнозначных) слов в разных языках и т. д.

В терминологии А. Е. Кибрика Как-типологию сменила Почему-типология, точно также можно сказать, что на место Как-формальной теории пришла Почему-формальная теория. В области объяснения, впрочем, успехи лингвистов пока скромнее, чем в области описания. Однако именно поиск новых закономерностей в устройстве грамматики и, главное, построение общей теории, объясняющей эти закономерности, стал «философским камнем» современной лингвистики.

В заключение еще одна оговорка. Представляется, что лингвистика имеет серьезные основания на то, чтобы считаться «самой междисциплинарной» наукой – отдельные научные направления существуют на стыке лингвистики и математики, программирования, биологии, физиологии, социологии, культурологии, антропологии, истории и т. д. Однако все, о чем шла речь выше, касается так называемой «лингвистики в узком смысле слова» – науки, специализирующейся на изучении только языка и использующей изобретенные лишь ей самой методы. Если учитывать смежные направления, картина будет совсем иной. Зачастую такие междисциплинарные направления популярны чуть ли не более, чем «собственно лингвистика». И попытки объяснить причины тех или иных языковых явлений при помощи математики, биологии, социологии и т. д. – тоже особенность современной лингвистики... но это уже совсем другая история.

Павел Гращенков - сотрудник Института востоковедения РАН и ОТиПЛ МГУ. В 2006 г. защитил диссертацию «Синтаксис и типология генитивной группы». Сфера научных интересов - языковая типология, теория грамматики. Автор ряда публикаций в российских и зарубежных научных изданиях, посвященных как конкретным языкам (славянским, тюркским, иранским и др.), так и проблемам синтаксиса, морфологии, грамматической семантики.

Павел Гращенков

Источники:

1. polit.ru