Авторские знаки препинания

Анализ пунктуации связного текста поставил проблему выбора знаков. Выбор обосновывается конкретными смысловыми связями ряда предложений, составляющих контекст, либо смыслом и строением данного предложения. В любом случае знаки эти связаны с содержательной стороной текста и отражают авторское стремление передать смысл написанного точно таким, каким он представляется ему самому. Такие знаки можно считать авторскими, но только в том смысле, что они заложены в авторскую программу, соответствуют авторскому осмыслению написанного.

В конечном счете это контекстуальное употребление знаков, употребление, связанное с передачей нужного смысла, употребление, диктуемое объективно существующими условиями контекста.

Однако есть такие знаки, постановка которых вызывается не столько требованиями контекста (когда знаки подчинены содержательной стороне его), сколько ярко выраженным пристрастием автора к определенным приемам. Такие знаки (а они индивидуальны в самом прямом смысле этого слова) передают только эмоциональный строй речи, соответствующий данной индивидуальности и потому входят в понятие "слога писателя", составляя элемент авторского стиля. Они соответствуют особой манере письма, той манере, по которой можно узнать, скажем, М. Горького и Ф. Достоевского и не спутать А. Чехова и Л. Толстого.

Знаки эти служат созданию экспрессии: либо способствуют динамичности речевого потока, либо, наоборот, плавности его протекания, стремительной резкости или лиричности звучания, т. е. они несут чисто стилистическую функцию и являются всецело принадлежностью художественного текста.

Изучение пунктуации выдающихся мастеров художественного слова помогает постичь богатство ее стилистических возможностей. Известно, например, пристрастие М. Горького к тире или И. Бабеля - к точке ("Побольше точек! Это правило я вписал бы в правительственный закон для писателей. Каждая фраза - одна мысль, один образ, не больше. Поэтому не бойтесь точек".- И. Бабель). Очень часто употребляют тире, не предусмотренное правилами, А. Толстой и А. Блок.

Чисто эмоциональную нагрузку выполняет тире, например, в I следующих строках из стихотворений А. Блока, когда знак этот не оправдаешь никакими правилами и вместе с тем поймешь, > скорее ощутишь его значимость, если проникнешься настроением, рождаемым стихотворными строками:

Я вижу блеск, забытый мной, 
Я различаю на мгновенье 
За скрипками - иное пенье, 
Тот голос низкий и грудной, 

Каким ответила подруга 
На первую любовь мою. 
Его доныне узнаю 
В те дни, когда бушует вьюга, 

Когда былое без следа 
Прошло, и лишь чужие страсти 
Напоминают иногда, 
Напоминают мне - о счастьи.

Чем, например, как не экспрессией стиха, активным ритмом, акцентированием важной детали можно объяснить тире после обстоятельств в следующих строках из стихотворений А. Блока: Тогда - угрюмому скитальцу вослед скользнет ваш беглый взгляд; И в ночь - тропой глухой иду к прикрытой снегом бездне; В небе - день, всех ночей суеверней; Обетование неложно: передо мною - ты опять; И вдруг - туман сырого сада, железный мост через ручей; Здесь - страшная печать отверженности женской. За прелесть дивную - постичь ее нет сил! Там - дикий сплав миров, где часть души вселенской рыдает, исходя гармонией светил; Каждый вечер - запах мяты, месяц узкий и щербатый, тишь и мгла; А теперь - тех надежд не отыщешь следа; На улице - дождик и слякоть? Или, тоже у А. Блока, необычное выделение частиц, несущих в таких случаях большую эмоциональную нагрузку: Вон - павловцы, вон - гренадеры по пыльной мостовой идут; Вот - свершилось; Но вот - какой-то светлый гений с туманным факелом в руке занес ваш дар в мой дом осенний; Так и меня ты, пожалуй, взволнуешь, только - я здесь ни при чем; Вот - мой восторг, мой страх в тот вечер в темном зале!

Или у него же тире, фиксирующее логический разрыв, итог рассуждений: За горами, лесами, за дорогами пыльными, за холмами могильными - под другими цветешь небесами.

Напряженность интонации, подчеркнутая синтаксическим параллелизмом, улавливается и в таких стихах А. Блока:

Наш путь - стрелой татарской древней воли 
Пронзил нам грудь. 
Наш путь - степной, наш путь - в тоске безбрежной, 
В твоей тоске, о Русь!

Или еще:

Полсердца - туча грозовая, 
Под ней - все глушь, все немота, 
И эта - прежняя, простая - 
Уже другая, уж не та.

А тире у А. М. Горького? Оно многозначно и емко. Тире может, например, стоять после сочинительного союза, разрывая интонационную плавность фразы и создавая тем самым эмоциональную напряженность и остроту, фиксируя прерывистость разговорной речи: Идет по сеням, цепляется за стенки и - стонет; Однако - можно и поговорить, ну - после; Призвали, уговорились и - вдруг не надо!; Я имею бумаги... но - они никуда не годятся; Ничего не хочу и - шабаш; Смерть разула стоптанные лапти, прилегла на камень и - уснула; Кинул он радостный взор на свободную землю и засмеялся гордо. А потом упал и - умер.

Роль интонационного разграничителя выполняет тире, поставленное после местоимения-подлежащего, даже в тех случаях, когда форма сказуемого не предполагает возможности постановки этого знака: Я - устал: пойду к себе. А я - ничего не хочу, я - отчаянный человек; Только ты - никому ни словечка; Но отец его - не был человеком... А этот - был человек.

Тире между подлежащим и сказуемым вообще очень характерно для горьковского текста, причем это тире имеется обычно и в тех случаях, когда оно не рекомендуется правилами: Все люди на земле - лишние; Все ваши слова - надоели; Вчера, в лечебнице, доктор сказал мне: ваш, говорит, организм - совершенно отравлен алкоголем; По-моему, ни одна блоха - не плоха: все - черненькие, все - прыгают; Красивые - всегда смелы; Данко смотрел на тех, ради которых он понес труд, и видел, что они - как звери!; Потемневшее от пыли голубое южное небо - мутно.

Сравнения, как правило, Горький тоже выделяет не обычным знаком - запятой, а непременно - тире: Как дитя - собою радость рада, и любовь любуется собой; Точно небом - лунно-звездным телом милого от Смерти заслоня, отвечает ей девица смело; Точно рана - губы влажно алы; Но сломался нож - точно камнем ударили им; Седой почти и такой важный, богатый, говорил - как владыка; И - как звезды - кротко смотрят очи.

И в других случаях тире замещает запятую. Вот, например, сложноподчиненное предложение, тире стоит перед подчинительным союзом: Подумали и решили подождать да посмотреть - что будет из этого; Он раб - как только родился, всю жизнь раб, и все тут; И если все чтут их - он не хочет делать этого; Не помню - когда я сыта была; А не все равно - кто сломит?

Лаконизм и энергия выражения, эмоциональная напряженность и интонационная четкость и даже некоторая стилистическая жесткость создаются нагнетанием тире:

В неволе капитализма безымянный труженик, творец сокровищ земли, не понимал - не мог понять - всемирное культурное значение своей работы.

Это непонимание естественно, ибо подневольный труд, работа на других - каторжная работа, проклятие человека.

Но теперь, товарищи, все вы работаете на себя и для себя, не понять это - преступно.

Власть - в ваших руках, и все, что нужно сделать для ее укрепления, вы должны сами сделать. Все - в ваших руках,- значит, за все плохое вокруг вас вы отвечаете, только вы. Жаловаться - не на кого, ждать помощи- неоткуда. Звериная вражда тунеядцев - все еще страшная сила.

Но еще более мощная сила - свободный, разумный труд социализма.

(М. Горький.)

Эмоциональную резкость, расчлененность фразы, внутреннюю энергию слова, активность художественной формы подчеркивает и цветаевское тире, вызванное дополнительно еще и своеобразным ритмом - резким, динамичным, лишенным интонационной плавности:

Над двором - узорно: 
Вон - крест, вон - гроздь... 
И у черной 
Лестницы - карта звезд. 
И если гром у нас - на крышах, 
Дождь - в доме, ливень - сплошь,- 
Так это ты письмо мне пишешь, 
Которого не шлешь.

"Я не верю стихам, которые льются. Рвутся - да!"- так сама М. Цветаева определила мелодию своей поэтической речи. Ее ритмика - это резкие перебои, паузы, это "как удары сердца". Именно такое качество поэзии М. Цветаевой подметил Вл. Орлов: "И она умела "рвать" стих, безжалостно дробить его на части,- пожалуй, как ни один русский поэт. Единица ее речи - не фраза, даже не слово, а слог. Помогая читателю войти в ее ритмы, почувствовать их пружину, она последовательно применяла в своих книгах двойной принцип членения стиховой речи: словоразделение (через тире) и слогоразделение (через дефис)"^*.

^* (Цветаева М. Избр. произв. Вступит, статья. М.- Л., 1965, с. 45.)

И далее Вл. Орлов замечает: "Очень значительную роль в системе выразительных средств Цветаевой играет пауза. Пауза - это тоже полноценный элемент ритма"^*.

^* (Цветаева М. Избр. произв. Вступит, статья. М.- Л., 1965, с. 46.)

Вот иллюстрация цветаевских пауз (отмеченных тире и точками), ломающих строку и не совпадающих с синтаксическим членением речи:

Двадцать лет свободы - 
Всем. Огня и дома - 
Всем. Игры, науки - 
Всем. Труда - любому, 
Лишь бы были руки. 

Солнце вечера - добрее 
Солнца в полдень. 
Изуверствует - не греет - 
Солнце в полдень. 
Отрешеннее и кротче 
Солнце - к ночи, 
Умудренное,- не хочет 
Бить нам в очи.

"Спотыкающийся" стих, создаваемый паузой после первого слова строки, характерен и для некоторых стихов А. Ахматовой. Ломкость, хрупкость строки достигается здесь именно паузой (тире после слова это):

Это - выжимки бессонниц, 
Это - свеч кривых нагар, 
Это - сотен белых звонниц 
Первый утренний удар... 
Это - теплый подоконник 
Под черниговской луной, 
Это - пчелы, это - донник, 
Это - пыль, и мрак, и зной.

Уместно отметить, что паузы, обозначенные тире, почти всегда резки, энергичны. Иная мелодика свойственна паузам, обозначенным точками,- это "отдохновение" более ровное, спокойное. В этом смысле очень показательны точки А. Ахматовой. Кстати, они довольно часто бывают единственными знаками, употребленными поэтессой в пределах строки или даже строфы:

Засыпаю. В душный мрак 
Месяц бросил лезвие. 
Снова стук. То бьется так 
Сердце теплое мое. 

Двадцать первое. Ночь. Понедельник. 
Очертанья столицы во мгле.

Интересно, что именно точка оказалась объектом внимания Б. Эйхенбаума при анализе ритмики стихов А. Ахматовой. Он пишет: "Очень часто мы находим у Ахматовой точки среди строки - ритмическая и интонационная цельность строки таким образом разбивается, но именно поэтому ощущается сжатость и разговорная выразительность речи. Особенно излюблены Ахматовой точки перед концом строки - последнее слово, относящееся уже к следующей фразе, благодаря этому выступает из ритмического ряда со своей особой интонацией и приобретает особую выпуклость:

Так холодно в поле. Унылы 
У моря груды камней"*.

^* (Эйхенбаум Б. О поэзии. Л., 1969, с. 91.)

Нарушение ритмического и интонационного членения строки осуществляется А. Ахматовой и переносом последнего слова на следующую строку и постановкой после него точки, членящей вторую строку:

В мою торжественную ночь 
Не приходи. Тебя не знаю. 
Безвольно пощады просят 
Глаза. Что мне делать с ними... 

Так, казалось бы, самый обычный, "прозаический" знак - точка - становится яркой индивидуальной стилистической приметой.

А сколько поразительной изобретательности обнаружил М. Е. Салтыков-Щедрин в использовании такого, казалось бы, "неэмоционального" знака, как скобки^* (интересно, что обычно считается, будто обилие скобок - свидетельство стилистической беспомощности автора).

^* (См.: Ефимов А. И. Стилистика художественной речи. М., 1957, с. 425-435.)

Все это своеобразие в использовании знаков пунктуационной системы несет печать индивидуального стиля автора, его творчества и является результатом постижения ее закономерностей, постижения общей функциональной значимости знаков.

Знаки препинания сами по себе, конечно, не создают выразительности. Поэтическая эмоциональность не повысится, например, только от того, что автор непрестанно будет ставить восклицательный знак или тире. И не в самом знаке дело. Каждый знак может стать выразительным, если он использован мотивированно, с пониманием его основного значения и умением видеть его качественный потенциал. Именно при таком условии может быть предельно выразительной даже точка. Например: Он прислонился к косяку двери и замер. Великая тишина стояла в мире - такая тишина бывает только на Севере. Тишина тундры, закованной в снег. Тишина реки, скованной льдом. Тишина неба, скованного морозом. Тишина могилы. Синяя тень на всем... (Б. Горбатов);

Все так. И пусть. И горечь тоже. 
Приемлю мед, приемлю соль. 
От одного меня, о боже, 
По милосердию уволь: 
Когда ни вьюги и ни лета, 
Когда ни ночи и ни дня, 
Когда ни вкуса и ни цвета, 
Когда ни льда и ни огня!

(В. Солоухин.)

Однако индивидуальность в использовании знаков препинания заключается отнюдь не в нарушении пунктуационной системы, а в ее совершенствовании и обогащении: знаки в этом случае помогают читателю постичь глубину мыслей и чувств пишущего. Свобода в пользовании знаками препинания дается только при глубоком знании ее основ, при чутком и бережном отношении к "содержанию" каждого отдельного пунктуационного знака. В противном случае индивидуализированность приведет к пунктуационной небрежности или даже неграмотности.

Индивидуализированная пунктуация, несущая в себе заряд экспрессии, стилистически значима. Она становится помощником писателя и поэта в создании художественной выразительности, а это - свидетельство гибкости русской пунктуации, что в свою очередь характеризует высокую степень ее развитости.

Однако чрезмерная индивидуализация таит в себе опасность: пунктуация может потерять свою социальную, общественную значимость, и автор рискует остаться непонятым. В таком случае пунктуация начинает мешать, лишает автора контакта с читателем. Умение почувствовать разумный предел для индивидуального осмысления знаков - один из показателей талантливости пишущего, степени культуры его мышления.

Чрезмерное пристрастие к отдельным знакам может иногда подвести даже крупных поэтов и писателей. Например, психологическая напряженность оригинальной по манере изложения прозы М. Цветаевой, напряженность как самоцель, создается иногда путем нагнетания частей предложения и кусков текста, отделяемых тире. В результате структура предложения, а вместе с этим и смысл его лишаются четкости. Например, читателю явно затруднительно следить за мыслью автора в таком отрывке из очерка "Мой Пушкин": Но до "Дуэли" Наумова - ибо у каждого воспоминания есть свое до-воспоминание, предок-воспоминание, пращур-воспоминание, точно пожарная лестница, по которой спускаешься спиной, не зная, будет ли еще ступень - которая всегда оказывается - или внезапное ночное небо, на котором открываешь все новые и новые высочайшие и далечайшив звезды - но до "Дуэли" Наумова был другой Пушкин, Пушкин,- когда я еще не знала, что Пушкин - Пушкин. Пушкин не воспоминание, а состояние, Пушкин - всегда и от всегда,- до "Дуэли" Наумова была заря, и из нее вырастая, в нее уходя, ее плечами рассекая как пловец - реку,- черный человек выше всех и чернее всех - с наклоненной головой и шляпой в руке.

Вот еще пример неоправданного употребления знака: Я имел случай и счастье знать многих старших поэтов, живших в Москве, Брюсова, Андрея Белого, Ходасевича, Вячеслава Иванова. Балтрушайтиса (Б. Пастернак). Запятая после сочетания старших поэтов, живших в Москве, вместо обычного здесь двоеточия (или допустимого тире), отнюдь не способствует прояснению логических отношений между частями предложения. Пренебрежение к основной функции запятой - членить текст на однородные части - привело к смысловому смещению.

Неудачно оформление текста и в таком отрывке: В разное время у меня по разным причинам затерялись: текст доклада "Символизм и бессмертие". Статьи футуристического периода. Сказки для детей в прозе. Две поэмы... (Б. Пастернак). Здесь двоеточие, открывающее перечисление, оказывается только перед первым членом однородного ряда, так как остальные отграничиваются точками. Так, модная форма выражения мыс-ли - рвущаяся строка - вступила в противоречие с содержанием и привела к смысловой и даже логической ошибке.

Итак, современная русская пунктуация может быть стилистически многогранной и служить средством выразительности. Однако в основных своих значениях и употреблениях знаки препинания едины. Это единство и дает возможность воспринимать пунктуационные знаки как знаки опознавательные, помогающие читателю проникнуть в глубину мысли пишущего, в сферу его чувств.

При нарушении этого условия знаки лишаются роли семантико-синтаксического сигнала и из знаков-"информаторов" превращаются в знаки-"дезинформаторы".