Значение с функциональной точки зрения

Итак, языковое значение, привлекающее ныне внимание широкого круга лингвистов, психологов, логиков и философов, не следует изучать как абсолютно гомогенное, единое и цельное образование.

Ниже будет рассмотрено значение в функциональном плане, дихотомически противопоставляемом генетическому (или историческому).

Как известно, научное изучение языка как предмета особой науки - лингвистики первоначально строилось не с того конца, который подсказывался здравым смыслом и практическими потребностями. Внимание ученых в первую очередь направлялось не на выяснение того, как "работает" инструмент человеческого общения, а на то, как происходило постепенное его изменение во времени. Такой подход обусловил становление концепции лингвистики как преимущественно исторической науки и соответственно объявление "историзма" обязательной методологической основой исследования языка. Выделение диахронической и синхронической осей языка счастливо разрешило конфликт между подобными "методологическими" подходами к изучению языка, но из этого до сих пор еще не было сделано необходимых методических выводов. Все сказанное применимо и к проблеме языкового значения. Семантика (или, точнее, семасиология) также начинала свой путь как сугубо историческая лингвистическая дисциплина и на первых порах занималась лишь выявлением разных видов изменений значений и построением их классификаций, которые нередко квалифицировались как универсальные законы смыслового развития слов. По сути говоря, эта историческая семантика представляла собой не что иное, как семантическую этимологию, и поэтому следует признать вполне справедливым тот факт, что в конечном счете историческая семантика и превратилась в составную часть собственно этимологии.

Но исторические принципы изучения "смысловой стороны языка" при этом не были оставлены. Они трансформировались в определение факторов, принимающих участие в становлении и изменении (развитии) значения. Это направление семасиологических исследований, которое следует именовать, скорее, генетическим, нежели историческим, находит свое выражение в построенном Огденом и Ричардсом знаменитом треугольнике факторов, определяющих значение слова, и в доследующих вариантах этого треугольника у Стерна, Сандена, Рудскогера и др., а также в "функциональных" схемах Гомбоца, Улльмана и др. В советском языкознании генетическое изучение значения осуществляется главным образом с точки зрения его связи с понятием^*. Это направление занимает и в настоящее время господствующее положение в семасиологии. Но, при всей важности генетического изучения значения, им нельзя ограничиваться, и, самое главное, его нельзя путать с иным направлением, делающим возможным решение иных задач. Осознание этого факта требует соответствующих методических выводов, и ныне мы все чаще встречаемся с попытками такого рода. Так, Ст. Улльман говорит о необходимости вести изучение значения по двум линиям: аналитической и операционной. Различие этих линий он характеризует следующим образом: "аналитический тип определения разлагает слова или любые другие символы на их конечные составляющие"^**. Этими составляющими фактически являются упоминавшиеся выше факторы, определяющие значение слова. Вторая же линия "подходит к проблеме значения с совершенно другой точки зрения. Она стремится познать его посредством изучения в действии и в наблюдении над его использованием"^***. Это второе направление изучения значения, которое, по сути, правильнее называть не операционным, а функциональным, еще мало разработано, и поэтому представляется необходимым остановиться на нем подробнее. Это направление изучения значения во многом соприкасается с гносеологическим, но, как будет видно из дальнейшего изложения, отнюдь не совпадает с ним^****.

^* (Это направление изучения не чуждо и зарубежной семасиологии. Ср., например, следующее рассуждение Улльмана: "Между словом стол и множеством объектов, к которым мы его прилагаем, лежит промежуточное родовое понятие стола, абстрагированное от бесчисленных случаев, данных в непосредственном опыте; оно позволяет нам опознавать и классифицировать конкретные столы как принадлежащие к одной и той же категории" ("The Concept of Meaning in Linguistics", "Archivum Linguisticum", 1956, vol. 8, fasc. I, p. 15).)

^** ("Archivum Linguisticum", 1956, vol. 8, fasc. I, p. 13.)

^*** (Tам же, стр. 17. )

^**** (Философское осмысление гносеологического аспекта проблемы значения с марксистских позиций см. в книгах: Adam Sсhaff, Jezyk a poznanie, Warszawa, 1964; Л. О. Резников, Понятие и слово, oП., 1958. Подробный обзор зарубежных работ по этому вопросу см. в книге: Н. Giрреr, Bausteine zur Sprachinhaltsforschung, Diisseldorf)

Основной вопрос, который предстоит нам здесь разрешить, можно сформулировать так: что такое значение и каковы его функции? На него ответить не так просто.

Когда мы сталкиваемся с незнакомым словом, мы сразу же обращаемся с вопросом: а что оно значит? Этим вопросом мы стремимся установить область его применения или использования, сферу его функционирования. Такая процедура установления значения конкретных слов подсказывает и общефункциональное определение лексического значения. Его можно определить как совокупность потенциальных типовых сочетаний, в которых фиксируется область использования данного слова^*. Его можно определить и так, как К- Д. Бак делает это в приведенной уже выше цитате: "Слово означает то, к чему оно относится в данном контексте или в данной ситуации. Значение слова в целом есть совокупность различных его "близких применений"^**. В обобщенном виде мы, идя этим путем, получим определение, данное Л. Витгенштейном: "Значение есть употребление" ("Die Bedeutung ist der Gebrauch").

^* (См.: В. А. Звегинцев, Семасиология, М., 1957, стр. 125-126. )

^** (С. D. Вuсk, A Dictionary of Selected Synonyms in the Principal Indo-European Languages, Chicago, 1949, p. V.)

Такие определения носят строго синхронический характер. Вне этого ограничения они представляются недостаточными. Ведь если за основу определения значения брать лишь его применение, то следует, исходя из самого назначения языка, ожидать от значения такой универсальности применения, которая бы никак не мешала функционированию и развитию мысли. Между тем такого положения нет, и, например, один из создателей современной физики - В. Гейзенберг жалуется на то, что в области его специальности язык, не успевая за развитием физики, нередко смещает логические акценты и искажает формулирование вновь открытых закономерностей, тормозя тем самым и их действительное осмысление. Он иллюстрирует свое утверждение примером из квантовой теории, где ее понятия (например, понятие "температура атома"), устанавливаемые на основе статистических ожиданий, определяются как "тенденции" или "потенции". В результате такого "языкового" определения создается впечатление отрыва от реальности, что никак не входит в намерения физика. Чтобы избежать описанной опасности, физику (видимо, так же как и другим ученым) не остается ничего другого, как сидеть и ждать, когда язык "подтянется" до вновь завоеванных вершин науки. "Возможно,- пишет В. Гейзенберг, касаясь данного вопроса,- правильнее и проще подождать дальнейшего развития языка, который через некоторое время благодаря этому развитию будет соответствовать новому положению вещей"^*. В. Гейзенберг чрезвычайно остроумно указывает также на тот логический тупик, который возникает при попытке определить одно значение через посредство других значений. Отметив большую неопределенность значений слов "обычного" языка, он пишет: "Эта принципиальная неопределенность смысла слов была осознана, разумеется, очень давно и вызвала желание давать определения, то есть, как гласит определение слова "определение", устанавливать границы, указывающие, где это слово может применяться, а где - нет. Но определения могут быть даны, естественно, только с помощью других понятий (точнее говоря, других значений.- В. 3.), и в конце мы должны будем все-таки полагаться на некоторые понятия, которые принимаются так, как они есть, без анализа определений"^**.

^* (В. Гейзенберг, Физика и философия, М., 1963, стр. 147.)

^** (Там же, стр. 142.)

Эти рассуждения поднимают перед нами два новых и чрезвычайно важных взаимосвязанных вопроса, имеющих самое непосредственное отношение к функциональному изучению значения: о соответствии структуры языковых значений структуре внешнего мира и о влиянии структуры значений (и связанных с ними языковых форм) на формирование понятий. Этот вопрос обычно рассматривается в нашей литературе в аспекте роли языка в процессах познания.

При ответе на первый вопрос (о соответствии структуры языковых значений структуре внешнего мира) мы должны соблюдать строгие различия между понятиями и языковыми значениями (в первую очередь лексическими). Если этого не делать и уподоблять значения и понятия, как это делают некоторые философы и лингвисты, то придется столкнуться с неразрешимыми противоречиями. По опыту мы, например, знаем, что значения разноязычных слов с единой "направленностью на действительность" почти никогда не совпадают. Так, русское стол и английское table отличаются тем, что в английском языке невозможны такие выражения, как "адресный стол" или "стол находок", в то время как русское стол не имеет права употребляться в смысле "таблицы" или "заповеди", а также "плоской поверхности" чего-либо, что характерно для его английского эквивалента. Исходя из таких наблюдений, мы должны будем сделать неизбежный вывод о национальном характере понятий, что явно противоречит их вненациональной природе.

С другой стороны, мы нередко встречаемся с понятиями (речь при этом идет о научных понятиях), которые не меняются от языка к языку и никак не зависят от языка (ср. русское бетон и английское concrete, русское кислород и немецкое Sauerstoff и т. д.). Следовательно, нам остается либо делать различия между научными и "обычными" понятиями, полагая, что первые обладают вненациональным характером, а вторые - национальным, либо, принимая то определение понятия, которое дается ему в логике, считать, что понятия и значения отнюдь не тождественные явления. Это различные явления, и они обладают различными качествами, важнейшее из которых заключается как раз в том, что значения есть национальные категории, а понятия - вненациональные. А это значит, что, рассматривая вопрос о структуре значений и структуре мира действительности, мы должны считаться с наличием трех величин: мира действительности, мира понятий и мира значений. Эти величины следующим образом соотносятся друг с другом (в аспекте интересующего нас вопроса): мир действительности есть исходная величина; мир понятий обусловливается процессом познания мира действительности и стремится быть адекватным ему, воспроизвести его структуру; мир значений есть тот конкретный способ, которым фиксируется в языке мир понятий, он видоизменяется от языка к языку, вследствие чего структура значений не только никогда не повторяется в различных языках, но и никогда не тождественна структуре понятий, стоящей вне языка и образующей логическую основу всех языков. Отсюда следует, что структура значений не повторяет структуры внешнего мира.

В этом рассуждении имеется, как представляется на первый взгляд, один критический момент: где и как существует мир понятий, образующий третью величину? Может ли мир понятий существовать вне языка? Ведь язык есть непосредственная действительность мысли.

Как уже указывалось, существуют понятия, которые, образуя значения слов, не меняются от языка к языку. Обычно их называют "научными понятиями". То обстоятельство, что они не меняются от языка к языку, означает, что эти понятия не зависят от языка. Иными словами, мы можем сказать, что, хотя научные понятия обычно выступают в виде "значений" слов, они могут существовать и вне языка в том смысле, что могут легко извлекаться из одного языка и переноситься в другой без всяких смысловых последствий. В отношении значений эту операцию невозможно проделать. Кроме того, такие понятия отнюдь не всегда обладают твердо фиксированным словом (термином) для своего выражения. Нередко подобные понятия существуют в описательной форме, и их истолкованию иногда посвящаются даже целые книги. Остаются ли такие понятия в языке или оказываются за его пределами? И да и нет. Да, потому, что они описываются все же средствами языка, через посредство существующих в языке значений. Нет, так как они не представляют собой "значения" конкретного слова, они - понятия, а не значения и потому чувствуют себя независимыми от языка.

Мир понятий представляет совокупность всех наших знаний о мире действительности и, как система человеческих знаний, представляет собой сложную иерархию, состоящую из множества подсистем или систем частного порядка. Примером такой частной системы понятий является таблица химических элементов Менделеева, эта система отлично иллюстрирует свою независимость от языка. Подобными же классифицированными по определенному принципу системами понятий обладают и другие области науки, направляющие свои усилия на познание тех или иных участков мира действительности,- биология, зоология, антропология, физика и т. д. Разумеется, человеческая мысль не ограничивается простым исчислением понятий, но стремится установить существующие между ними отношения и закономерности, управляющие этими отношениями. И все это в абсолютном целом образует мир понятий, и именно так мир понятий находит свое бытие.

Когда мы переходим к отношениям мира понятий к миру значений (т. е. уже к собственно лингвистическим явлениям), мы не должны ожидать здесь логической целеустремленности, да это, собственно, и не относится к рассматриваемому аспекту исследования значения, направленному не на его генезис, а на его функции.

Обратимся теперь ко второму вопросу - о влиянии структуры языка и значений, на формирование понятий. Совершенно очевидно, что ответ на него находится в самой тесной связи с ответом на предыдущий вопрос. Он вместе с тем имеет преимущественное отношение ко второй части разбираемой проблемы и ставит цель выяснить, каковы функции значения.

Здесь мы в первую очередь сталкиваемся с так называемой гипотезой Сепира-Уорфа. Она настолько хорошо у нас уже известна, что нет надобности ее излагать. Однако некоторые ее основные положения, которые станут предметом дальнейшего рассуждения, представляется необходимым вспомнить. Исходя из того положения, что картина внешнего мира запечатлена в языках неодинаковым образом (мы только что установили,, что структура значений не соответствует структуре мира действительности), гипотеза заключает, что людям, использующим тот или иной язык, навязывается определенное понимание действительности. Это приводит к тому, что даже такие общие понятия, как понятия времени, пространства, субстанции, приобретают национальные особенности, и это находит свое выражение в том, что люди ведут себя по-разному в зависимости от того, какое языковое выражение получают понятия. При этом следует со всей категоричностью подчеркнуть, что, хотя в гипотезе Сепира-Уорфа говорится о языке в целом, фактически речь идет лишь о структуре значений, свойственных языкам.

Достоинства и недостатки теории лучше всего познаются тогда, когда она получает практическое воплощение. При этом волей-неволей приходится делать крайние логические выводы и обнажать все теоретические потенции, В отношении гипотезы Сепира-Уорфа все это сделала общая семантика, отличающаяся среди прочих направлений исследования семасиологических проблем своим предельным практицизмом и таким бесстрашием в формулировании теоретических выводов, что они вызывают чувство невольного беспокойства и робости у большинства знакомящихся с ними ученых.

По интересующим нас вопросам, бесспорно, самый талантливый представитель общей семантики - Анатоль Рапопорт в своем полемическом письме, адресованном советским философам, пишет: "Понимание проблемы коммуникации ощущается уже в трудах академической семантики. В общей семантике она становится централь: ной. Но в то время как академические семантики рассматривают лишь те проблемы, в которых анализ значения может быть проведен со степенью точности, необходимой для научной теории, общая семантика делает предметом своего исследования всю область человеческого общения. В академической семантике изучаются лишь отношения между именами или их сочетаний с референтами; в общей семантике в добавление к этому уделяется внимание отношениям между языком и потребителями языка"^*. Иными словами, общая семантика считает необходимым решать все основные вопросы семасиологии с обязательным учетом той функции речевого знака, которая в семиотике именуется прагматической. С точки зрения же потребителя языка, по утверждению общей семантики, "все объекты, имеющие одно и то же имя, имеют и общие качества"^**.

^* (A. Rapoport, Letter to a Soviet Philosopher, "ЕТС". A Review of General Semantics", 1963, vol. XIX, No. 6, p. 447.)

^** (Там жe, стр. 441.)

Это положение Анатоль Рапопорт иллюстрирует примером поведения одного из персонажей "Поднятой целины" М. Шолохова - Нагульнова, делая при этом дальнейшие теоретические выводы. Определения Нагульнова всегда абсолютны: "Если кулак определяется как крестьянин, использующий наемную силу, то Гаев - кулак, так как он однажды нанял работать на своем дворе девушку. Как выяснилось, девушка была нанята только на один месяц в разгар уборки урожая, потому что Гаев один просто не мог управиться, а его сын был мобилизован в Красную Армию. Но для Нагульнова это не имеет значения: кулак есть кулак (закон идентичности). По настоянию Нагульнова, у Гаева реквизируется все имущество, а самого его ссылают на север"^*. "Нагульнов,- заключает Анатоль Рапопорт свой,обзор поведения этого персонажа,- представляет крайнюю форму одной из проблем, касающихся положения человека в обществе. Общая семантика рассматривает эти проблемы в качестве побочного продукта оценочного аппарата человека. Между человеком и его окружением расположен экран, обладающий символизирующими качествами. Человек познает свое окружение, включая и других людей, только посредством проекции на этот экран. Проекция не представляет собой последовательного воспроизведения точка за точкой объективной реальности, как можно предположить, если слишком буквально понимать теорию отражения Ленина. Это - кодированное воспроизведение. Код был создан бесчисленными поколениями наших предшественников, он увековечен вербальной категоризацией, ставшей привычной в нашем языке. Только небольшая область человеческой деятельности (наука) осуществляет постоянную и неутомимую ревизию этого кода посредством беспрерывной проверки проекции реальностью. Большей же частью мы принимаем код некритически, как реальность"^**.

^* (Tам же, стр. 447)

^** (A. Rapoport, указ. работа, стр. 449. )

Остается выяснить, откуда у экрана,находящегося между человеком и окружением, берутся символизирующие качества, делающие возможным запись на нем человеческих знаний об объективной реальности определенным кодом. Ответ Анатоля Рапопорта на этот вопрос отличается от тех ответов, которые в этом случае дают В. Гумбольдт и Уорф. Анатоль Рапопорт пишет, что эти качества обусловливаются в первую очередь человеческой природой и во вторую - языком. Вот что он говорит по этому поводу в общем перечислении основных положений общей семантики: "2. Человек познает мир и воздействует на него через посредство своей нервной системы и сенсорно-моторного аппарата. То, что мы осмысливаем как "сознание", есть субъективный аспект нервной деятельности, обусловленной внешними стимулами и внутренней динамикой нервной системы.., 3. Уникальной особенностью человеческой нервной системы является ее способность к символизации опыта, т. е. подобное "картографированию" наложение опыта на условную систему языка. "Условный" характер языка относится к отсутствию всякой "естественной" связи между символической системой и реальностью. Этот произвольный характер языковых символов делает язык в высшей степени гибким и допускает коммуникацию и мышление об отсутствующих, прошлых, будущих и вымышленных событиях. 4. Гибкость языка играет двоякую роль. С одной стороны, она дает в руки человека практически неограниченные возможности для абстракции, аккумулируя и передавая таким образом запасы общих знаний, организованные в дедуктивные системы (наука), а также для управления и формирования природы. С другой стороны, поскольку человек реагирует на символы как на реальность, он находится в постоянной опасности смешения созданных им самим вербальных конструкций со своим пониманием реальности - независимо от того, в какой мере они соответствуют друг другу"^*. Перечисление основных положений общей семантики Анатоль Рапопорт заключает указанием, что все они носят психический, физиологический и этический характер, но не логический. "Ни одно из них не выводится из логики,- пишет он.- Таким образом, критика "аристотелевой системы", заложенная в общей семантике, исходит из отчетливо психологических, а не из логических предпосылок"^**.

^* (A. Rapoport, указ. работа, стр. 440 )

^** (Там же, стр. 441)

Это последнее признание чрезвычайно важно. Оно переносит вопрос об участии языка в процессах познания (так, как он излагается в гипотезе Сепира - Уорфа) из гносеологической в совершенно иную область - психологическую, поскольку критические и позитивные положения этой гипотезы и принявшей ее на теоретическое вооружение общей семантики основываются на психических (и даже физиологических) аргументах, и в какой-то мере - семиотическую, поскольку внимание исследователей сосредоточивается на прагматике речевого знака. Но все это требует более детального рассмотрения, так как приведенные соображения Анатоля Рапопорта интересны не только своим конечным выводом, но дают материал и для ряда других наблюдений, относящихся к разбираемой нами проблеме.

Едва ли пример с поведением Нагульнова можно счесть настолько убедительным, чтобы принять положение, что в представлении людей, пользующихся условной по своему характеру системой языковых символов, "все объекты, имеющие одно и то же имя, имеют и общие качества". В конце концов Нагульнов лишь индивидуальный и даже не рекомендуемый автором в образцы характер, который нельзя возвести в общую закономерность. Пользуясь этим методом, можно представить всех людей беспредельными ревнивцами (Отелло), честолюбцами (Макбет), забулдыгами (Фальстаф) и кем угодно. Кроме того, пример есть всего лишь пример, и он еще ничего не решает. Гораздо любопытнее развитие, по существу, того же тезиса в рассуждении Анатоля Рапопорта о том, что языковой код, оставленный нам в наследство нашими предшественниками, а вместе с тем навязываемое им определенное понимание мира реальности все же не способны ослепить своим могуществом все человечество. Существует некоторая его часть - ученые, которые постоянно проверяют соответствие кода миру реальности и избегают тех заблуждений, на которые обречены все прочие смертные, принимающие код "некритически, как реальность".

Такое разделение, разумеется, слишком наивно, чтобы относиться к нему с излишней серьезностью^*. Но оно воплощает вынужденную уступку тому очевидному факту, что все же все люди способны - в плане логико-познавательном - за меняющимися от языка к языку структурами и классификациями значений распознавать и сознательно оценивать ту совокупность, которая фиксируется в системе понятий. Это свидетельствуется всеми разумными и сознательными формами человеческого поведения, а также и тем обстоятельством, что, несмотря на различие языковых форм, людям все же удается достичь однозначного понимания в отношении большинства вещей.

^* (Если бы способность проверять значения слов реальностью бытия не относилась к универсальным качествам человеческого разума, то человек, например, не был бы способен распознать разные предметы, часто обозначаемые в языке одним словом (ср.: дворянское гнездо - птичье гнездо - гнездо преступников-, носик чайника - носик ребенка). Нередко только непосредственное обращение к действительности дает основание для правильного понимания фразы или словосочетания* самих по себе двусмысленных (ср. собачка у ружья вне конкретной ситуации это выражение можно понять и как "спусковой крючок ружья" и как "собачка, т. е. вид животного, находящегося около ружья").)

Таким образом, если уж говорить о некоем промежуточном мире, стоящем между человеком и объективной реальностью, то им является не мир языка, а мир понятий, который, как указывалось выше, хотя и стремится воспроизвести структуру мира действительности, остается не полностью адекватным ему в силу неполного его познания. И именно эту неполноту и несовершенство наших знаний фактически имел в виду В. Гейзенберг, когда жаловался на препятствия, которые язык якобы ставит правильному осознанию вновь открытых явлений. Ведь, по классификации Анатоля Рапопорта, Гейзенберг относится к числу тех избранных, которые способны оценить реальность поверх тех барьеров, которые при этом ставит язык. Говоря иными словами, Гейзенберг, как и другие ученые, орудует не языком "обыденных" значений, а языком, где в качестве значений в действительности выступают научные понятия, и если он при этом испытывает трудности, заставляющие его предпринять попытки совершенствования языка, то эти трудности не носят такого характера, чтобы исказить само понятие. Ведь ученый отлично сознает в таких случаях недостаточность языка и целеустремленно стремится "подтянуть" его тем или иным способом (описательно или созданием нового термина) к потребностям понятия. И это он делает не для себя, а для других, чтобы быть правильно понятым. Язык сам по себе не имеет власти над формированием понятий, он лишь обслуживающий персонал при них. Ученый же, формулирующий новые открытия в старых терминах, оказывается неизбежной жертвой закономерностей процесса научного познания. Избежать возникающие при этом трудности, очевидно, возможно в той мере, в какой можно предсказать последующие этапы процесса научного познания.

Все при этом, конечно, усложняется тем, что понятия не существуют изолированно. Они также образуют системы и структуры, иногда со сложными иерархическими отношениями. Каждая такая структура представляет определенный принцип моделирования мира действительности. Когда мы описываем, например, человека в терминах зоологии, антропологии или кибернетики, мы всякий раз включаем его в разные модели и, следовательно, глядим на него под различными углами зрения. Но такого рода моделирование носит понятийный, а не языковой характер, так как осуществляется поверх всех языковых барьеров, не "привязано" к системе того или иного языка и управляется теми принципами и закономерностями, которые существуют в данной науке.

Ко всему этому следует добавить, что общение человека с миром объективной действительности осуществляется отнюдь не только лишь через посредство языка. Хотя язык при этом играет большую роль в качестве орудия дискретизации и классификации континиума мира действительности, он не отгораживает человека от непосредственного соприкосновения с этим миром действительности. Мы отлично можем представить себе целесообразное поведение человека в его отношениях с природой и помимо языка (это свидетельствуется некоторыми фактами изолированного от общества существования человеческих индивидов), а жизнь высших животных, лишенных языка (в человеческом смысле), подтверждает это утверждение. Все сказанное отнюдь не исключает возможностей психического воздействия языка (и свойственной ему структуры значений) на человека. Эти возможности весьма разнообразны и могущественны. Есть все основания согласиться с Анатолем Рапопортом, что именно к психической природе языковых явлений следует свести содержание гипотезы Сепира - Уорфа, да и всю теорию "лингвистической относительности". В соответствии с такой трактовкой язык (в контексте данной проблемы) следует рассматривать с точки зрения его влияния на поведение человека, а не на формирование понятий. И в этом аспекте о влиянии языка можно сказать многое.

Однако все это относилось бы уже к области, которая находится за пределами темы настоящего раздела. (Об этом см. в следующем разделе.)

Таковы некоторые соображения о значении с функциональной точки зрения. Они, разумеется, отнюдь не носят исчерпывающего характера. Но, самое главное, они не претендуют на то, чтобы служить основой для адекватного определения значения. Это было бы поспешно и неоправданно, так как функциональный подход - лишь один аспект чрезвычайно сложного и многостороннего явления, именуемого значением. Но без него мы не получим достаточно полной картины действительных качеств языкового значения.