1. Основные методические требования к анализу

Соблюдая несколько основных выверенных на практике требований, которым должен удовлетворять анализ языка и стиля произведения, редактор выполнит свои задачи лучше и точнее, избегнув ряда существенных ошибок.

Первое требование - начинать анализ с определения общих и специфических особенностей языка и стиля текста. Требование это, если вдуматься, имеет глубокие основания.

Только уяснив особенности языка и стиля произведения, смысл и направленность использованных в нем стилистических приемов, лексические и синтаксические пристрастия автора, его типичные ошибки и промахи, редактор может вести критику текста по стилю продуманно, целенаправленно.

Определяя особенности языка и стиля произведения, редактор подготовляет почву для ясного осознания задач языково-стилистической критики текста - с чем бороться, что рекомендовать автору.

Кроме того, каждому, кто накопил даже сравнительно небольшой редакторский опыт, приходилось замечать, что стоит только ту погрешность, которая ускользала от внимания и оставалась неустраненной, увидеть раз-другой, как она начинает назойливо лезть в глаза и уже редко-редко оказывается упущенной. Поймав себя на "зевке", редактор невольно ставит себе целью не пропустить больше такого рода погрешностей. Например, при неумеренном употреблении автором одного, да к тому же неудачного, оборота (вроде особое значение получает, как в одной рукописи) редактор, заметив это, при дальнейшем чтении преследует цель найти в тексте все такие обороты, чтобы заменить их, добиваясь правильности и разнообразия языковых средств. При этом ему уже не приходится искать повторяющиеся обороты, его мозг реагирует на них так, как реагирует на прикосновение пальца к острому или горячему.

Но беда в том, что редактор, случается, начинает подмечать типичную для автора стилистическую погрешность лишь к концу рукописи, и тогда ему приходится читать все сызнова, чтобы устранить эту погрешность везде.

Иногда же редактор, поглощенный целиком решением других задач критики текста, вовсе не замечает некоторых типичных погрешностей и спохватывается, когда уже поздно.

Другое дело, если типичные ошибки автора определить заранее, при оценочном чтении. Тогда при шлифовочном чтении ничто не будет упущено.

Но главное достоинство работы, начатой с определения особенностей языка и стиля произведения,- конечно, в другом. Вряд ли можно без специального анализа, без специально поставленной цели по-настоящему понять источники совершенства и несовершенства авторского стиля, а значит, узнать, что же, собственно, надо делать автору и редактору, чтобы произведение стало еще совершеннее, а несовершенства оказались за бортом.

Тот, кто читал "Золотую розу" К. Паустовского, уже не сможет забыть описанный там эпизод с рассказом писателя Андрея Соболя.

В 1921 г. Паустовский работал секретарем в одесской газете "Моряк". "Однажды,- рассказывает он,- Соболь принес в "Моряк" свой рассказ, раздерганный, спутанный, хотя и интересный по теме и, безусловно, талантливый.

- Да просто расставил правильно все знаки препинания. У Соболя с ними форменный кавардак. Особенно тщательно я расставил точки. И абзацы. Это великая вещь, милый мой. Еще Пушкин говорил о знаках препинания. Они существуют, чтобы выделить мысль, привести слова в правильное соотношение и дать фразе легкость и правильное звучание. Знаки препинания - это как нотные знаки. Они твердо держат текст и не дают ему рассыпаться".

Паустовский рассказал эпизод с Андреем Соболем для того, чтобы показать силу знаков препинания. А для нас он интересен другим - редакторским талантом Благова, его умением увидеть языковые особенности произведения, понять, в чем сила и слабость авторского языка. Именно это позволило ему блестяще решить редакторскую задачу и дать, по словам самого Соболя, чудесный урок автору, который стал чувствовать себя "преступником по отношению к своим прежним вещам".

Нужны ли еще доказательства справедливости первого требования к анализу языка и стиля?

Второе требование - избегать субъективности в стилистических оценках, поправках, замечаниях. Одно из самых драгоценных редакторских качеств - умение отделить субъективные пристрастия от объективной необходимости стилистических исправлений в тексте. Беспристрастных к языку людей не существует. И вот что нередко получается, когда автор не испытывает любви, допустим, к деепричастиям, а редактор их любит и охотно употребляет в собственных писаниях. Чуть отклонится автор от приятных редактору оборотов, как у редактора непременно возникнет острая потребность, прямо-таки непреодолимое желание подогнать авторскую речь под свой вкус. И притом с искренним ощущением: так лучше, так выразительнее, так проще и понятнее.

Субъективность многих стилистических поправок и пристрастий вполне объяснима. Она результат психологически непроизвольного желания каждого редактирующего сделать текст таким, каким он будет наиболее понятным именно для него. Любой человек, читая текст, нередко мысленно переделывает его, приспосабливая для себя, чтобы лучше понять и тем более запомнить. Ведь психологически текст понимается благодаря тому, что свертывается в сокращенную и обобщенную схему, которая помогает усвоить общий смысл речи. При этом некоторые логико-синтаксические структуры требуют у отдельных читателей дополнительной переделки. Редактору важно научиться понимать любые логико-синтаксические структуры и, если требовать отказа от какой-либо из них, то не потому, что она трудна для его, редактора, понимания, а потому, что не отвечает задачам издания или не подходит для читателя.

Но, к сожалению, мысленную переделку текста, необходимую для того, чтобы приспособить его к собственному строю мыслей, многие редакторы воспринимают нередко как результат недостатков авторского стиля. А недостатки, разумеется, должны быть устранены. Вот и возникает субъективная правка - переделка текста, предпринимаемая лишь по причине специфически индивидуальных особенностей восприятия и мышления: конструкция более привычная, более приятная сменяет иную, слова более близкие и знакомые подменяют те, что непривычны, малознакомы, понимаются хуже и потому кажутся неудачными.

Вот несколько таких поправок, не выдуманных, а взятых из правленной редактором рукописи.

Кверху ногами - пишет автор. Вверх ногами - поправляет редактор. Ему так представляется лучше, понятнее.

Того и жди - начинает фразу автор. Того и гляди - "уточняет" редактор. Он привык к такому обороту и считает его более правильным.

Ошибки возникают под влиянием разнообразных причин, но обычнее всего - когда мысль опережает руку,- объясняет автор.

"Обычнее всего? - недоуменно спрашивает себя редактор.- А можно ли так писать?" И жирной чертой зачеркивает слово обычнее, заменяя его словом чаще. Обычнее всего - такого сочетания ему встречать не приходилось и, хотя никаких нарушений законов языка тут нет, он исправляет его, применяя то, в безошибочности которого уверен на все 100 процентов. Так проще и надежнее.

В чаянии привести к единству - выражает свою мысль автор, выбирая слово, характерное для своей манеры.

В надежде привести к единству - правит редактор.

Так нелюбимые, незнакомые слова последовательно и неизменно заменяются словами привычными, любимыми, знакомыми.

Много подобных примеров правки приводит в своей книге "В лаборатории редактора" Лидия Чуковская (М., "Искусство", 1960; 2-е изд. М., 1963).

Другая причина субъективности в правке и замечаниях - слепое следование мнению какого-либо крупного авторитета, который свои пристрастия в языке с большой силой и убежденностью выдает нередко за объективную закономерность. Это исторический факт, что великие авторитеты в языке, выдающиеся художники слова порой становились гонителями вполне допустимых слов. Категорически следуя их советам, редактор неизбежно будет вносить хотя и не свои, но субъективные, не вызванные объективной необходимостью поправки.

Очень убедительно субъективную пристрастность писателей в языке показал в статье "Возможности слова" критик А. Лейтес ("Лит. газета", 1965, 25 мая). Примеры, которые приводит автор статьи, редактору стоит запомнить как предостережение.

Блок, например, решительно отверг слово принципиально. "Что значит - принципиально? Такого и понятия-то нет..."

Демьян Бедный в одном из своих стихотворений слово сберкасса приводил как образец "порчи языка".

Сергей Вавилов терпеть не мог вспомогательный глагол является. "О чем угодно можно сказать по-русски без "является"",- утверждал он.

И сегодня, показывает нам А. Лейтес, нет-нет да и прозвучит признание того или иного литератора в антипатии к отдельным словам (А. Лейтес называет ее лексической идиосинкразией).

Евг. Книпович не приемлет прилагательного проблемный: "Кто только выдумал это фонетически и лексически чудовищное слово!".

Лев Гумилевский протестует против глагола впечатлять.

Мих. Лифшиц обрушивается на слово видение - "смешное и совершенно не свойственное русскому языку".

Павел Антокольский утверждает, что слово уцененный и оборот думается - уродства языка, "вздор, мертвящий нашу речь".

A. Лейтес справедливо замечает, что каждый из этих писателей вправе не употреблять слов, которые ему не нравятся, но когда они на этой основе делают обобщающие декларации, то следовать им было бы явной ошибкой. Ибо нет слов плохих и хороших. Все дело в контексте. И если слово не противоречит само по себе законам языка, то объективно судить, хорошее оно или плохое в данном тексте, можно, лишь исходя из задач и специфики этого текста, из совокупности всех слов, употребленных в нем.

Вот почему редактору никак нельзя подчиняться только силе авторитета даже таких гигантов, как В. Г. Белинский, тем более что его стилистические замечания связаны с речевой практикой первой половины прошлого века.

B. Г. Белинский совершенно справедливо писал, что "употреблять иностранное слово, когда есть равносильное ему русское слово,- значит оскорблять и здравый смысл и здравый вкус". Но в качестве примера он приводит слова утрировать и преувеличивать: "...ничего не может быть нелепее и диче, как употребление слова "утрировать" вместо "преувеличивать"".

Может быть, для своего времени Белинский и был прав. Может быть, тогда слово утрировать было равносильно слову преувеличивать, ничем от него не отличалось. Но сегодня это слово - уже синоним к слову преувеличивать и означает не просто преувеличивать, а преувеличивать грубо, упрощенно, нарочито подчеркивая что-то. И русский язык выиграл от того, что рядом со словом преувеличивать оказалось слово утрировать. Правда, уместно оно не везде, как книжное по окраске и не утратившее оттенка своего иностранного происхождения, но суть дела от этого не меняется.

Так что не каждое высказывание тех, кто стал авторитетом в области слова, заслуживает равного доверия. Слепо следовать нельзя даже за крупным авторитетом.

Итак, тот, кто критикует или правит текст стилистически, в большинстве случаев искренне стремится улучшить произведение, но если он при этом не умеет отделить справедливых, объективных требований от субъективных пристрастий, то на самом деле не столько улучшает стиль, сколько подчиняет его своему восприятию, своему вкусу, делая удобным для собственного восприятия. С одной стороны, тут сказывается сила привычки, с другой - свои и чужие (под влиянием авторитетов) предрассудки.

Стать выше этих пристрастий и предрассудков, знать законы языка и критиковать текст, исходя только из них, а также из особенностей и задач контекста,- вот что необходимо редактору для полноценного анализа языка и стиля.

Третье требование - осторожно, осмотрительно пользоваться правилами и рекомендациями нормативной стилистики. Выдвигать это требование приходится по двум причинам:

во-первых, потому, что некоторые редакторы пользуются правилами и рекомендациями стилистики, как отмычкой, грубо, прямолинейно, не сообразуясь с особенностями и задачами контекста;

во-вторых, потому, что язык произведения - вещь вообще чрезвычайно тонкая, и шаблонные действия его уродуют, а не улучшают.

Правилен ли, нуждается ли в исправлении такой текст:

Перед окном был разбит палисадник, и на самой средней клумбе, под розовым кусточком, лежала собака и тщательно грызла кость. Софья Петровна увидала ее?

"Ее - получается: кость",- обязательно отметит редактор, знающий установленное нормативной стилистикой правило: местоимение заменяет ближайшее к нему существительное того же рода и числа.

Но будет ли он прав, если заменит местоимение существительным?

Нет, потому что иногда связь между местоимением и существительным определяется не формально (порядком слов), а по смыслу. В таких случаях - а именно с одним из них мы имеем дело - никакой двусмысленности или неясности не возникает, читателю все ясно, и придираться к фразе можно лишь по формальному поводу.

Иван Сергеевич Тургенев, которому принадлежит этот текст (лишь слово барыня мы для "конспирации" заменили Софьей Петровной), не считал зазорным употребить здесь местоимение, видимо, потому, что понимал: у читателя перед глазами собака, грызущая кость, а не кость в зубах у собаки, и местоимение всякий не задумываясь отнесет только к главной видимой "персоне". К тому же у Тургенева за последней фразой следует:

- Боже мой! - воскликнула она вдруг.- Чья это собака?

Конечно, в принципе лучше избегать всякой возможности двойного прочтения и избавляться от таких конструкций, но нет правил без исключения. Если при отказе от местоимения синтаксический строй фразы усложнится, фраза потеряет упругость, энергию, будет восприниматься хуже, а двойное прочтение, как в нашем случае, маловероятно, вряд ли стоит устранять незначительный недостаток ценой добавления другого, существенного.

Короче говоря, шаблонные решения в работе над языком противопоказаны. Одно и то же правило нормативной стилистики в одних случаях, при одних условиях, применимо, а в других совершенно не подходит. Вот и получается, что редактору каждый раз приходится анализировать текст, прежде чем решить, нарушено в нем правило стилистики или нет.

В другомстихотворении того же цикла, напечатанномв другомжурнале, поэт...- написал автор. Нашелся редактор, который недрогнувшей рукой подчеркнул повтор слова другой как стилистический недостаток. В самом деле, неоправданный повтор одних и тех же слов, вызванный лишь тощеньким словарным запасом автора, Делает текст менее выразительным и точным. Но в нашем тексте автор повторяет слово другой не от бедности словаря. Этим он старательно подчеркивает сходность одних и тех же явлений в творчестве поэта, несмотря на различие условий (и стихотворение другое, и орган печати другой). Такой повтор стилистически и логически оправдан, полезен, выразителен.

Лидия Чуковская приводит "В лаборатории редактора" (с. 134-142 второго издания) десятки ярких примеров из классики с намеренными, художественными повторами слов, противопоставляя их механическому стремлению некоторых редакторов подсчитывать повторяющиеся слова и изгонять их.

Итак, пользоваться правилами нормативной стилистики надо не механически, не шаблонно, а на основе тонкого анализа контекста. Только в этом случае редактор сможет улучшить язык и стиль произведения.

Четвертое требование - знать приемы анализа, помогающие замечать и устранять типичные нормативно-стилистические ошибки, и развивать эти приемы в навыки. Без таких навыков многочисленные, часто случайные, упущения в языке и мелкие погрешности стиля будут проскальзывать в набор и печать. Приемам, навыкам, помогающим устранять распространенные, типичные стилистические ошибки и погрешности, посвящен следующий раздел главы.