Осдавьде довольно!

В том, что я сейчас расскажу, никакого "научного значения" нет. И по многим причинам.

Первое: я буду излагать нечто почерпнутое из "сказки", да еще не народной, а "авторской", современной.

Второе. Мало того, сказку эту я буду рассматривать не в подлиннике, на ее родном английском языке, а в переводе.

Могу оправдаться: переводчик - сам крупный и талантливый литератор, большой мастер языка и стиля. Очевидно, такой перевод даже в отрыве от подлинника может стать предметом языкового анализа.

Я намерен рассмотреть один чисто фонетический (и графический) трюк, примененный в этом произведении переводчиком. Но ведь можно заглянуть и в подлинник и полюбопытствовать, насколько переводчик проявил "самовластие" или, наоборот, в какой степени он пошел по предуказанному автором стилистическому пути.

Впрочем, все эти строгие замечания и защита от них были бы уместны, если бы моя книга была учебником, монографией по русской азбуке, исследованием. А ведь она - только собрание многолетних наблюдений, скорее лирических, нежели академических, над русским "звуком речи" и русской буквой, "знаком этого звука". Это размышления не ученого-языковеда, а "болельщика" языка. Как болельщик, я вправе поделиться с читателем и этой любопытной историей, тем более что она как-то примыкает к нашим наблюдениям над буквой Н и звуком "н".

Помните сказку Р. Киплинга о Слоненке? Помните; и я не буду пересказывать вам, какие экстраординарные беды претерпел этот "несносно любопытный Слоненок" за свое досадительное любопытство.

В конечном счете Крокодил чуть было не съел Слоненка. Он ужасно, нестерпимо растянул его маленький и аккуратный нос, похожий на башмак. Но, так его изуродовав, Крокодил придал слону-крошке необходимейшую вещь - хобот.

Но и это в сторону. В отличном переводе сказки, выполненном Корнеем Ивановичем Чуковским, есть место, по поводу которого Слон-дитя обязательно задал бы автору один из своих раздражающих вопросов: "А почему?.."

Слоненок уже спросил у Крокодила, кейфовавшего в сонной, зловонной, мутно-зеленой реке Лимпопо, что тот имеет привычку кушать на обед. И Крокодил пообещал дать ответ любознательному на ушко. А когда тот пригнулся, Крокодил мерзко схватил Слоненка за нос и, сжав нос изо всех сил челюстями, стал тянуть его в реку.

И вот тут-то Слоненок - в переводе Чуковского - закричал и захныкал. И кричал он не то, что можно было бы ожидать: "Пустите меня, мне очень больно!" - а кое-что другое: "Пусдиде бедя! Бде очедь больдо!"

Крокодилу не хотелось отпускать простодушного, борьба длилась, и, наконец, Слоненок возопил в последнем отчаянии: "Довольдо! Осдавьде! Я больше де богу!"

Конечно, в его печальном положении Слоненок при всем своем любопытстве не мог бы заниматься самонаблюдениями, а потому и не спросил, отчего переводчик, описывая эту душераздирающую сцену, так странно ошибся и написал совсем не те буквы, которым следовало бы стоять в Слоненковых горестных жалобах? Зачем он на месте обычных Н везде поставил не что-нибудь другое, а Д, а М повсюду заменил на Б?

Если он хотел так выразить растерянность и испуг попавшего в беду Слоненка, он бы мог взять какие угодно буквы. Почему же он выбрал именно эти?

Конечно, вопрос, который мы сейчас рассматриваем, - вопрос скорее фонетический, нежели графический. Но мы уже знаем: "где звук, там и буква", и тут большой беды нет.

Слоненок говорил так не потому, что испугался или пришел в отчаяние, а потому, что был вынужден говорить в нос.

Уловите одну тонкость. Когда у живого существа плотно зажат или заткнут нос, в органах речи создается "носовой резонанс", и произносимые этим живым существом любые неносовые согласные приобретут "носовой оттенок". А в то же время "носовые согласные" не могут быть произнесены как должно именно потому, что выговорить их можно лишь тогда, когда носовой проход свободен.

В русском (и многих других языках) существуют такие любопытные закономерно связанные пары звонких смычных согласных, носовых и неносовых согласных "н - д", "м - б".

Если крокодил еще не схватил вас за нос, вы можете спокойно и с удобством произносить носовые согласные "м" и "н". Произнесите "н" и заметьте: чтобы сделать это, вы слегка опускаете мягкое нёбо, воздушная струя отчасти проходит в носовую полость, и... произносится звук "н" (или, при несколько другом расположении остальных органов речи, - "м").

Но если не крокодил, а хотя бы просто сильный насморк заложил вам нос - носовых согласных уже не получается, а неносовые приобретают носовой характер. Почему? Да потому, что благодаря закрытию свободного пути через нос носовой резонанс возникает теперь в ротовой полости.

Хотите произнести "м", а получается назализованный звук "б". Пытаетесь выговорить "н", выходит странный, с носовым оттенком звук "д". Попробуйте выговорить "Оставьте, довольно", и получится...

Я вспомнил об этой переводчицкой и литераторской тонкости потому, что вообще "очедь люблю даблюдать" за хорошей, грамотной работой мастера.

Языково-фонетическая чистота работы Чуковского и пленила меня.

Казалось бы, ну зачем сохранять в переводе все эти фонетические соотношения? Ведь все равно большинство читателей никогда не узнает, как те же фразы звучат по-английски у Киплинга и наблюдал ли тот по отношению к ним такую же фонетическую точность на своем английском языке? Так стоило ли стараться?

А ведь стоило! Перевод переводом, но перевод - это же художественный текст. Попробуйте подставить на место измененных Чуковским букв какие-либо другие: "Добользо"... "Гзе очеп больпо"... Ведь не получится впечатления, что перед вами Слоненок с наглухо зажатым носом. Нацело пропадает радующий читателей (и не только ребят) "эффект присутствия": точно вы сами не только видите всю сцену, но и слышите, что говорят ее "актеры".

И это естественно: есть отличный способ проверки. Читатель подносит руку к носу, зажимает нос рукой, говорит то, что хотел сказать милый Слоненок, а получается точно то, что написано у Чуковского: "Довольдо, осдавьде! Я больше де богу!"

И мне захотелось посмотреть, какие же слова поставил в этих местах сам автор сказки, Киплинг.

Вот что говорил подлинный киплинговский Слон-беби:

- Led (вместо "let") go!

Уоu are hurtig (вместо "hurting") be (вместо "me").

Эти слова, если их перевести буквально, означали бы: "Отпустите! Вы делаете мне больно!"

Киплинг прекрасно учел, что с зажатым носом трудно произнести глухое "т" в глаголе "let", и на этом месте у него появилось звонкое "д".

Он принял также во внимание, что носовое "н" формы "hurting" не прозвучит, раз нужный для него нос-резонатор зажат Крокодилом. И наконец, местоимение "mе" у него превратилось в "bе": вы уже знаете, что парным неносовым согласным к "м" будет именно "б"...

В английском тексте сказки мы находим почти в точности то же, что есть и в переводе:

У Киплинга Т превращается в D - "led".

У Чуковского Т превращается в Д - "пусдиде".

Киплинг делает В из М, превращая местоимение "mе" в "bе".

Чуковский превращает М в Б и в местоимении "мне", звучащем у него как "бде", и в глаголе - "де богу"...

Все это, на мой взгляд, убеждает, что, помимо личного словесного, языкового чутья, подсказавшего переводчику, что в соответствующих местах литературных произведений становится приятной некоторая фонетическая игра, он имел в виду также и как можно точнее передать самый фонетический смысл именно той языковой шутки, на которой построил свою сцену Киплинг. Мы видим, что это ему отлично удалось.

Педант скажет: "Это про звуки, не про буквы". Но мы помним, что единственный смысл существования букв - в выражении звуков.