Русский язык эпохи НТР: споры, мнения, оценки (С. И. Виноградов)

С. И. Виноградов, кандидат филологических наук

Язык неслучайно называют барометром общественного развития. Поступательное движение советского общества оказало глубокое воздействие на русский литературный язык, привело к изменениям в составе языковых средств, расширению его функций. Невиданный подъем культуры, рост народного образования, развитие устных и письменных форм массовой информации (печати, радио, телевидения) привели к широкому распространению литературного языка в обществе, сделали его достоянием всех слоев населения нашей страны.

Значительное воздействие на русский язык оказала и продолжает оказывать научно-техническая революция. Ее влияние распространяется на разные стороны языка и имеет различные проявления - от стирания диалектных различий до бурного роста терминологии. Но говоря о новом в языке, не следует забывать, что язык - устойчивая система, его развитие происходит постепенно, с обязательной опорой на традицию. Самые значительные, революционные преобразования общества не ведут к "революции языка". Проблема старого и нового, преемственности и развития в языке - одна из ключевых в общественно-языковых дискуссиях. Она рассматривается под разными углами зрения, в том числе (и очень часто) под таким: какое влияние оказала или должна оказать научно-техническая революция на русский язык?

В некоторых выступлениях (особенно специалистов в области техники и точных наук) явственно ощущается стремление найти общую формулу современного языкового состояния. Достаточно широкое распространение получили мнения о неизбежной (или необходимой) в эпоху НТР "рационализации", "интеллектуализации" и даже "технизации" русского литературного языка. По взглядам сторонников этой точки зрения, язык современности должен быть устроен на строго рациональных основаниях, во всем следовать закономерностям реального мира, обязательно находиться только в однозначных отношениях с действительностью. Все, что противоречит этому, критикуется и отвергается. Поэтому, например, ставится вне закона многозначность слова, поскольку здесь отсутствует необходимая однозначность соответствий между языком и реальностью. Расцениваются как заведомо ложные и поэтому решительно отвергаются такие слова и выражения, как громоотвод или солнце зашло, так как они якобы противоречат научным представлениям о мире.

Требования, предъявляемые к термину (скажем, точности обозначения), не следует распространять на лексику общенародного словаря. Об этом писал в газете "Советская культура" сибирский литератор Б. Петров, размышляя о названиях вечная мерзлота и многолетнемерзлотные грунты: "Всю жизнь говорили: Норильск стоит на вечной мерзлоте, а недавно читаю - на многолетнемерзлотных грунтах. Поинтересовался: зачем понадобилось изобретать неуклюжий термин? Оказывается, мерзлота - не вечная. Нет ничего вечного на этой земле, да и незачем нам утверждать свою покорную зависимость от слепых сил природы. Так что, видите, многолетнемерзлотные грунты даже с философской точки зрения целесообразнее. Не собираюсь вмешиваться в производственно-техническую терминологию (хотя следовало бы, когда видишь, что в этой сфере активно уродуют родную речь. Однако уж не до того). Но, товарищи узкие специалисты, не посягайте на общенародное достояние!"

Думается, оценка писателя все же требует определенного уточнения. Наименование многолетнемерзлотные грунты как термин вполне приемлемо: оно точно выражает соответствующее понятие, образовано по продуктивной в терминологии модели. Однако так же ясно, что ему не удастся вытеснить из общего словоупотребления словосочетание вечная мерзлота, на стороне которого традиция, распространенность, общепринятость и более привычная для литературного языка форма.

Подход к языку с позиций "инженерного" мышления, его оценка на основе принципов формальной логики, разумеется, неправомерны. У языка своя логика, свои законы развития. Его нельзя рассматривать как жесткий код, где бы полностью отсутствовали избыточность, многозначность, вариативность: ведь во многом благодаря именно этим свойствам естественный язык успешно выполняет важнейшую функцию средства общения и накапливает в себе огромный потенциал выразительных возможностей.

Среди разных суждений о языке эпохи НТР встречаются и такие, в которых вся многообразная жизнь языка сводится к тенденциям "трех и" - интеграции, интернационализации, интеллектуализации. Как ведущая при этом обычно рассматривается интернационализация. Нужно сказать, что в определенных пределах это понятие действительно применимо к современному русскому языку. С одной стороны, возрастает его роль как языка межнационального и международного общения, с другой - он обладает значительным фондом интернациональных слов и морфем (корней, приставок, суффиксов), причем их состав постоянно расширяется. По подсчетам специалистов, сегодня в русском языке насчитывается около 1100 интернациональных морфем, а из 2,5 тысяч самых частотных слов (данные "Частотного словаря современного русского литературного языка" Э. Штейнфельдт) 290 составляют интернационализмы, обычно традиционные: автомат, аппарат, библиотека, география, журнал, история, концерт, лекция, операция и т. п.

Однако значение интернационализации в языковом развитии порой неоправданно преувеличивается. Вряд ли есть основания рассматривать ее как ведущий и всеобъемлющий языковой процесс современности. Прежде всего интернационализация проявляется в языке неравномерно: какие-то участки и звенья она затрагивает в большей степени, другие - в меньшей. Это подтверждают, в частности, и лингвосоциологические исследования. По данным одного из них, интернационализмы в научно-популярном тексте составляют 16,5 процента словоупотреблений, в газетном - 13,7, в художественном - 4,5. Кроме того, неправомерно противопоставление интернационального и национального в языке, когда первому отводится господствующее положение, а ведущая роль национального признается только за далеким прошлым и к тому же связывается с крайностями национального пуризма. Русский язык, всегда открытый для необходимых заимствований, и в эпоху НТР остается компонентом национальной культуры, существует и развивается па собственной основе, сохраняя преемственную связь с прошлым. Как справедливо замечает ученый-языковед К. С. Горбачевич, "технический прогресс не ведет к созданию принципиально нового языка. Приток заимствованных терминов и увеличение удельного веса интернациональных слов вовсе не означают стирания национальных граней" (Горбачевич К. С. Русский язык. Прошлое. Настоящее. Будущее. М., 1984, с. 108).

Между тем в некоторых выступлениях всерьез идет речь о возникновении особого "научно-технического стиля" или даже нового "научно-технического языка". Чаще всего эти мотивы появляются в дискуссиях о языке художественной литературы. Эти вопросы широко обсуждались на страницах "Литературной газеты". Писатель М. Колесников в статье, знаменательно названной "Новые образы - новый язык", утверждает: "...пока мы, писатели, спорим, порождают ли новые условия существования свой специфический язык, читатель уже разговаривает на этом языке. У нас на глазах интенсивно проходит процесс формирования нового социального типа труженика будущего. Это и есть наш читатель. И мы хотим разговаривать с ним на языке людей, приобщенных делами своими к будущему". В художественном творчестве пришло время формирования "новой поэтики", которая должна сложиться, по словам автора, "на пересечении художественного и инженерного мышления". Главная черта "новой поэтики" и "нового языка" - введение в художественную речь "промышленной лексики", специальных слов, что называется, "по потребности", без каких-либо ограничений.

Но ведь художественное освоение лексических богатств национального языка, свободное обращение к словарному составу во всем его объеме (включая и специальную терминологию) всегда было присуще русской реалистической литературе. Разумеется, нет и не может быть запретов и искусственных ограничений на использование специальных слов в художественной литературе. "Как же в наше время техники, - справедливо замечает поэт Е. Винокуров, - можно уйти от научного термина, подчас остро необходимого для выразительности?"

Думается, в обсуждении данной проблемы более прав другой участник дискуссии - лауреат Государственной премии СССР конструктор Б. Процеров (можно сказать, непосредственный участник НТР). По его мнению, современный уровень науки и техники вовсе не требует "какого-то специального "научно-технического" литературного стиля, основанного на "научно-технической" поэтике. Совершенно необязательно, чтобы литературные герои говорили только на языке сугубо научных трудов и только о достижениях научно-технического прогресса. Кстати, на самых современных заводах изделия и детали со сложными и тем более с наукообразными названиями обычно переименовываются - чтобы было проще и понятней..." И в современных художественных произведениях "нынешние герои" должны изъясняться "не на перспективном научно-техническом диалекте, а на современном литературном языке". К этому можно добавить, что реалистическое изображение действительности вполне допускает применение в художественной литературе терминов, профессиональных слов, разного рода "техницизмов". Но выступают они здесь не как частицы какого-то мифического особого языка, а как эстетически преобразованные элементы русской речи.

Языковые приметы НТР многочисленны и разнообразны. Это, например, возрастание роли языка науки, лавинообразный количественный рост терминологической лексики, широкое освоение терминов литературным языком. Однако все это ни в коей мере не означает, что русский литературный язык вступает в какое-то новое качество, проходит через стадию всеохватывающей "рационализации" или "интеллектуализации", видоизменяется в некий "научно-технический" язык. Русский язык современности обслуживает все сферы деятельности и общения людей, располагая для этого всеми необходимыми ресурсами. И поэтому приводить происходящие языковые изменения к какой-то общей универсальной формуле - значит упрощать или даже искажать языковую действительность.

Самый яркий и динамичный языковой процесс, обусловленный научно-технической революцией, - бурное развитие специальной терминологии, своего рода "терминологический взрыв", происшедший во многих языках мира. Достаточно сказать, что в лексикон только одной области техники - электроники - входит 60000 наименований (для сравнения приведем: "Словарь русского языка" С. И. Ожегова последних изданий включает около 57000 слов). Это далеко не предел: по данным специальной литературы, словарь современной химии насчитывает несколько миллионов терминов.

Естественно, что терминология находится сегодня в центре общественного внимания. Вокруг терминов то и дело вспыхивают споры: нужен ли данный термин в языке? какому термину - русскому или заимствованному - следует отдать предпочтение? допустимо ли употребление терминов в переносном значении? Эти и другие вопросы широко обсуждаются на страницах печати и в лингвистических работах.

Споры о том, нужен или нет данный термин в языке, обычно возникают тогда, когда наряду с терминологическим наименованием существует слово общелитературного языка с той же предметной отнесенностью. Типично в этом отношении такое мнение, приведенное в газете "Советская Россия": "Таинственное исчезновение привычных и всем понятных слов и замена их трехэтажными конструкциями удивляет... С каких пор портной стал мастером индпошива? Старый добрый стрелочник - дежурным по стрелочному посту? А милая доярка - тяжеловесным оператором машинного доения?"

Особенно много нареканий вызвало словосочетание оператор (мастер) машинного доения, которое было воспринято как неудачное переименование профессии, вытеснившее традиционное название доярка. Вот что пишет в "Литературной газете" по этому поводу писатель В. Субботин: "Я вот был на Украине, на одной животноводческой ферме, и услышал тут, на ферме, удивившее меня, помазавшееся мне во всей этой обстановке чуждым слово оператор. Откуда оно здесь?.. Тут же, возле коров, на этой ферме - это просто дояр, вернее даже доярка, потому что речь шла о женщине. Все тот же дояр или доярка, пусть даже и пользуется она доильным аппаратом. Теперь кто-то решил, что называть специалиста, хозяина доильной установки по-старому слишком просто, и перекрестили доярку в оператора". Сходное мнение высказал в газете "Правда" писатель Е. Пермяк: "Доярка, к примеру говоря, - точное и правильное название профессии, а его заменяют благозвучным трехсловием: мастер машинного доения. Длиннее, но горделивее".

Однако по поводу этих наименований есть и другие суждения: "В целом среди операторов машинного доения, - пишет журналист Б. Вахромеев в "Ленинградской правде", - доля мужского труда начинает расти, и трудно представить обстоятельства, которые остановили бы этот процесс... Если иметь в виду престижность профессии, то даже ее название немаловажно... "Учиться на дояра" - такая формулировка не вызовет энтузиазма у подростков. Но "дояром" и не назовешь работника, который не только приводит в действие вакуум-аппараты, но и ремонтирует, налаживает оборудование. Он становится по существу животноводом широкого профиля. Его труд сближается по характеру с трудом городского рабочего".

Таким образом, в пользу нового, терминологического наименования приводятся два аргумента: оно более точно отражает сам характер труда и способствует поднятию престижа профессии. Оба этих фактора играют немаловажную роль в терминообразовании. Показательна оценка названия оператор (мастер) машинного доения, данная непосредственным представителем профессии и опубликованная в газете "Сельская жизнь": "Благодаря энтузиазму, инициативе комсомольцев, помощи старших товарищей ферма ноша стала полностью механизированной. С тех пор профессия моя стала называться мастер машинного доения. Это уже звучало по-мужски, и были все основания для гордости своей работой".

Создание словосочетания оператор (мастер) машинного доения представляется вполне закономерным. Это новое, технологически более точное наименование входит в состав соответствующей профессиональной номенклатуры, а слова дояр и доярка остаются общелитературными и общеупотребительными названиями профессии, без каких-либо ограничений допускаемыми в тексты любого речевого жанра.

Иногда неприятие термина связано с незнанием его точного значения. Так произошло, например, со словом сенаж, причиной недовольства которым (а оно неоднократно высказывалось в печати) стало его отождествление с "чарующим, благоухающим, поэтичнейшим" (как говорилось в одном из выступлений) словом сено. Между тем сено и сенаж - разные виды корма для скота, заготовляемые и хранимые по разной технологии. Любопытную в этом смысле оценку слова сенаж, данную старым крестьянином, приводит в "Советской культуре" Б. Петров: "- Сенаж-то, однако, добре придумали. Я вон махал матушкой литовкой, да не к вёдру угадал - под самый сеногной. А совхоз свою люцерну на сенаж и в сырость убирает".

Конечно, сказанное совсем не означает, что все создаваемые термины необходимы и безусловно приемлемы. Напротив, в терминологии еще нередко встречается неоправданная дублетность, многие термины неудачны со словообразовательной, нормативной или эстетической точки зрения. Преодоление этих недостатков - важная задача унификации и нормализации терминологии.

Одним из наиболее острых в современных дискуссиях о языке можно считать вопрос об иностранных словах в русской терминологии. При этом внимание обращается как на роль заимствований в процессе создания и развития терминологии, так и на использование иноязычной лексики в научной и научно-популярной литературе. Нужно сказать, что нередко иностранные слова отвергаются без учета их места в словаре, степени освоенности, круга распространения. Такой подход к терминам-заимствованиям неисторичен и бесперспективен. Русская терминология на протяжении всей истории русской науки формировалась с широким привлечением лексики из других языков, что отнюдь не лишало ее национального своеобразия.

Многие из иностранных терминов, вошедших и входящих в русский язык, интернациональны, удобны своей однозначностью и смысловой определенностью, общеприняты в кругу специалистов и широко известны за его пределами. Поэтому выглядят нереальными или даже просто наивными попытки заменить тот или иной заимствованный термин реально существующим или искусственно созданным русским словом. Так, например, один из читателей "Литературной газеты" предложил ввести в употребление вместо широко распространенных компьютер и дисплей изобретенные им самосчет и графовизор. Предложенные слова и сами по себе весьма неудачны: самосчетом скорее может быть назван арифмометр, а на экране дисплея информация отображается не только в графической форме. Что касается термина компьютер, то это заимствование из английского языка прочно утвердилось в русской терминологии и сегодня известно практически каждому. Однако несмотря на это, порой оно расценивается как "ненужное", "излишнее". Аргумент здесь таков: в русском языке существует собственное название данного устройства - электронно-вычислительная машина (ЭВМ). Но вот мнение специалиста - директора Ленинградского научно-исследовательского вычислительного центра АН СССР В. М. Пономарева, высказанное в "Литературной газете":

"Между двумя этими понятиями поначалу не было никакой разницы. Электронно-вычислительная машина (ЭВМ) - это русский аналог английского слова компьютер. Однако сейчас действительно все чаще употребляется последнее в своем первозданном виде. В словах вычислительная машина упор как бы делается на вычисление, а современный компьютер - устройство, осуществляющее много функций. Он не только вычисляет, но и хранит информацию, позволяет ее при необходимости востребовать, оперирует числами, словами, зрительными образами, изображаемыми на экране, выносит результаты работы на печатное устройство". К этому нужно добавить, что термин компьютер удобен и в собственно языковом отношении: от него легко образовать (и они уже образованы) производные - компьютерный, компьютеризация.

Всегда ли безосновательна критика увлечения иноязычной терминологией? Нет, далеко не всегда. Во многих случаях в обращении к иностранной терминологии действительно нет необходимости, особенно тогда, когда в русском языке традиционно существуют соответствующие терминологические единицы. Интересны в этом смысле рассуждения по поводу терминов флюс и плавень - "вещество, вводимое в шихту для образования шлака", приведенные в книге А. К. Югова "Думы о русском слове": "Флюс - слово немецкое. И, конечно, не этим оно мне неприятно. А тем, что сколько я его слышу, каждый раз мне представляется... распухшая от флюса щека, подвязанная платком. А ведь чтобы замену ему найти, русскую, совсем и выдумывать ничего не надо, а просто надо вернуться к давно уже созданному слову плавень. Это наши рабочие-доменщики его создали. И какое же чудесное слово! Сколько в нем этой самой нашей вещественности: вещества, способствующие сварке, плавке, - и вот вам плавень!.." Трудно не согласиться с этой оценкой, тем более что слово плавень давно бытует в русской металлургической терминологии; включено оно и в толковые словари русского языка.

Серьезную озабоченность у участников дискуссий вызывает наплыв англицизмов в современную русскую терминологию. Разумеется, заимствование многих терминов из английского языка или через его посредство объективно и в определенном смысле неизбежно. Но в то же время явно неприемлем путь формирования и пополнения терминологии при основной ориентации на английскую лексику. Вряд ли целесообразно прибегать к помощи заимствований в том случае, когда приоритет научных открытий принадлежит советской науке. Да и в других ситуациях введение в терминологию английских слов далеко не всегда выглядит оправданным.

Крупный советский языковед член-корреспондент. АН СССР Ф. П. Филин писал по этому поводу: "Словообразовательные средства русского языка не оскудели, возможности их неограниченны, но используются они в гигантском росте научно-технической терминологии очень недостаточно. Проще, бездумней использовать вычитанную и непереведенную из литературы на английском языке терминологию, чем создавать свою собственную. Не изжиты еще и иные психологические основания: чем иностранней и непонятней, тем якобы ученей и цивилизованней. Бывает, что за темнотой языка удобно прятать пустоту содержания" (Вопросы языкознания, 1975, № 3).

Опора в терминотворчестве на ресурсы русского языка, конечно, не означает отказа от иностранных терминов. Однако необходимо преодолеть стихийность процесса заимствования, сделать его управляемым, выработать надежные критерии целесообразности или нецелесообразности введения в русский язык терминов из других языков.

Трудно, да и не нужно устанавливать какую-то дозировку в использовании иноязычной терминологии в научной и научно-популярной литературе. Но ее применение должно диктоваться только необходимостью передачи определенной информации, а не погоней за наукообразием изложения.

Нередко термины употребляются в переносном значении, применяются как средства языковой выразительности, как своего рода "терминологические метафоры". Неизбежный в этом случае отрыв от первоначального, терминологического значения порой неоправданно воспринимается как нарушение нормы словоупотребления. Примером может служить существительное эпицентр, точнее - его использование в сочетаниях типа эпицентр событий, эпицентр славы, эпицентр Спартакиады. В одном из писем, опубликованных в газете "Советская Россия", говорится: "Когда-то кто-то вычитал в информации о землетрясении слово эпицентр. Очень оно понравилось. Центр - это примитивно, а вот эпицентр - научно! А ведь слово эпицентр означает точка над центром. Таким образом, находиться в эпицентре - значит быть вне места, где происходит описываемое событие".

В подобных оценках не учитывается, что детерминологизация (переход термина в общелитературный язык) - распространенный языковой процесс - закономерно сопровождается сдвигом значения. Кроме того, данное употребление поддержано общей тенденцией к созданию экспрессивных выражений с использованием терминов, популярных в публицистике: алгоритм поведения, инфляция успеха, вирус стяжательства. Переносное значение существительного эпицентр - "место, где с наибольшей силой проявляется что-либо" зафиксировано и в словарях современного русского языка.

Вместе с тем следует помнить, что употребление терминов за пределами специальной речи требует известной осмотрительности и должно подчиняться нормам литературного словоупотребления.

Развитие русского языка в современную эпоху характеризуется не только появлением нового, но и утратой того, что еще сравнительно недавно было его неотъемлемой чертой. Постепенно происходит нивелировка русских диалектов - говоры перестают быть реальной языковой базой речевого общения людей. Этот процесс неизбежен и необратим. Но вместе с говорами уходит в прошлое диалектная лексика - истинная сокровищница русского слова, где по крупицам собран хозяйственный и духовный опыт народа, история его культуры и быта. Имеем ли мы право спокойно отказываться от этого наследия, от всего того, что представляет непреходящую культурно-эстетическую ценность? Разумеется, нет. Именно периоду развитого социализма в особой степени присущ обостренный интерес к прошлому, истории, культурному наследию. Все это свойственно и нашему отношению к языку. Неслучайно в последнее время во многих выступлениях поднимаются вопросы сбережения и охраны русского языка, или, как об этом все чаще говорят, языковой экологии. Но это предмет отдельного разговора.