АЛТАЙСКИЕ ЯЗЫКИ

Расстановка ударений: АЛТА`ЙСКИЕ ЯЗЫКИ`

АЛТАЙСКИЕ ЯЗЫКИ - условный термин для обозначения макросемьи языков, объединяющей на основе предполагаемой генетической сопринадлежности тюркские языки, монгольские языки, тунгусо-маньчжурские языки, а также изолированные корейский язык и японский язык. Первоначально, в 30-х гг. 19 в., к А. я. относили также и те языки, за к-рыми впоследствии закрепилось назв. уральские языки. Термин "алтайские" указывает на возможную прародину.

Основой для возникновения алт. гипотезы, в разное время и с разных науч. позиций разрабатываемой в трудах Г. Рамстедта, Н. Н. Поппе, Е. Д. Поливанова, В. Л. Котвича, М. Рясянена и др., послужило значит. кол-во общей лексики в перечисл. семьях языков (кор. и япон. языки были подключены к алтаистич. построениям лишь в 20-х гг. 20 в.), схождения звукового состава, фонетич. и морфологич. строения слова (сингармонизм и агглютинация), структурная и содержательная однотипность или тождественность большинства деривационных и реляционных категорий, а также синтаксич. структур, при этом мн. аффиксальные морфемы опознавались как материально сходные.

На базе подобных сопоставлений был выведен ряд фонетич. соответствий: рефлексация начального р-, или т. наз. закон Рамстедта - Пельо, соответствия начальных j-/n-, j-/d-, ротацизм, ламбдаизм (замена звука звуком l), аблаут корня -а/- и др. Однако к 50-м гг. 20 в. при фронтальном обследовании материала выяснилось, что процент соответствий в области осн. лексич. групп, таких, как числительные, назв. частей тела, времен года и частей суток, небесных светил, погодных явлений и т. п., настолько низок, что, в соответствии с лексико-статистич. теорией (см. Лингвистическая статистика), существование алт. праязыка отодвигалось за приемлемые хронологич. границы. Была подвергнута сомнению фонетич. и семантич. обоснованность многих установленных ранее лексич. и морфологич. параллелей, нек-рые фонетич. соответствия были квалифицированы как мнимые, напр. ротацизм (общетюрк.-z при чуваш, -r, монг. и тунг.-маньчж. -r), поскольку коррелирующие слова с -r были истолкованы в монг. языках как древнейшие заимствования из тюрк. протобулгар. диалектов, в тунг.-маньчж. языках - как последующие заимствования из монг. языков. Разл. оценка дается возможным схождениям и явным расхождениям не только в области фонетики, но и в области морфологии.

Грамматич. категории имени в А. я.- падежа, принадлежности, числа - обладают как общими структурными и формальными чертами, так и заведомо различными, напр. им. п. как падеж подлежащего имеет нулевой показатель, однако в старомонг. яз. есть случаи оформления подлежащего косв. падежами; в монгольских и тунг.-маньчжурских языках конечное -n основы во мн. случаях отпало, восстанавливаясь в косв. падежах. Формант род. п. единообразен в тюрк. языках (-ï η вариативен в монг. языках (-nu, -un, -jin), ограничен в распространении солонским и маньчжурскими языками (-ni, со -i) в тунг.-маньчж. языках. Различия согласных (η ~ n) и гласных (ï ~ u) этих форм строго не объяснены, как и для форм местного п.- тюрк. -ta/-da, монг. -da/-ta и -du/-tu, сближаемых обычно с тунг.-маньчж. дат.-местным п. -du/-tu (тунг. языки) и -da/-ta (маньчж. яз.), поскольку и монг. показатель включает значение дат. п. Архаичный монг. дат. п. на -а совпадает с тюркским на -а (хотя для тюрк. языков неясно соотношение этого -а с дативом в группе кыпчак. языков -γa/-qa), однако не находит параллели в тунг.-маньчж. языках, что аналогично и для вин. п.: тюрк. -ï (при спорных интерпретациях связи с др.-тюрк. аккузативом -ïγ), монг. -i/-ji, в то время как тунг.-маньчж. форма совершенно иная: -ba/-wa. Часть форм локативных падежей в тунг, языках получена сложением показателей, оставшихся в парадигме также и в качестве самостоятельных. Сложение падежных аффиксов характерно и для монг. языков, но не отмечалось для тюркских. Не находит аналогии в тюркских и монгольских языках наличие в тунг. падежной системе винительного неопределенного на -ja с семантикой предназначения предмета, цели объекта, партитивности.

Частичные совпадения отмечаются также в притяжат. парадигме имени и способах выражения притяжательности, в употреблениях грамматич. мн. ч. и др. Напр., во всех ветвях А. я. в употреблениях грамматич. мн. ч. находят архаичные значения собирательной или репрезентативной множественности, дробности, насыщенности и т. п., т. е. значения в сущности деривационного характера, благодаря чему видится правомерность постулирования для праязыкового состояния большого кол-ва исходных показателей (-t/-d, -s/-z, -r, -I, -k/-q, -m и др.), подтверждаемых этимологич. анализом небольшого круга слов, опростивших эти формативы в составе основы; эти же формативы исторически составили продуктивные аффиксы мн. ч., такие, как обще-тюрк. -lar и чуваш, -sem, тунг.-маньчж. -sal, развившие абстрактное значение раздельной множественности.

У глагола, как и у имени, структура частных категорий тюркских, монгольских и тунг.-маньчжурских языков близка или тождественна во мн. отношениях (напр., с в развитии категории времени и др.), при этом наблюдаются также совпадения в материальных средствах их выражения (напр., наст.-буд. вр. на -r/-rа), однако значительны и расхождения в семантике и формальном облике глагольных категорий, напр., прош. время, имевшее первоначально, скорее всего, результативное значение, формировалось на основе разл. показателей процессуальных имен действия, разных в каждой ветви (впрочем, не исключена генетич. общность тюрк. претерита на -di и монг. перфекта на -i-). В залогах, при общей структурной близости, не совпадают показатели страдат., взаимного и совместного залогов и обнаруживаются схождения среди каузативных формантов; в тунг.-маньчжурских и монгольских языках отсутствует возвратный залог, имеющийся в тюркских, что, возможно, коррелирует с наличием категории возвратного притяжания у имени в тунг.-маньчжурских и монгольских языках и отсутствием ее в тюркских.

При аффиксальном способе выражения лексико-грамматич. категории способов глагольного действия восстанавливаются общие форманты *-ga, *-la, *-r, *-k, *-ča со значениями интенсивности, учащательности, ритмичности; аффиксы со значениями начала, течения действия, его завершенности и пространственно-временной распределенности представлены в тунг.-маньчж. языках, но их почти нет в тюркских и монгольских языках, которые прибегают в этих случаях к глаголам-модификаторам, совпадающим по семантике, но не по материальному облику.

В сфере отрицания весьма вероятна материальная тождественность показателей при различиях структурно-категориального их статуса, к-рые можно объяснить ист. преобразованиями: общий элемент (частица или глагол) в тунг.-маньчж. языках функционирует в достаточно полной парадигме отрицат. глагола в аналитич. конструкциях глагольного отрицания, в монг. языках - в морфологически усложненной частице глагольного отрицания ese, в тюрк. языках характер приглагольного отрицания имеет лишь чуваш. частица an <* en, в других тюрк. языках частицы aba, aη, anna, ар употребляются для отрицания при имени, как и тунг.-маньчж. ana, aba, aqu и монг. buu > * abuu, однако не ясно, произошло ли а- <* е- в результате влияния велярных гласных морфологич. наращений либо это др. корневой элемент.

Среди первичных (простых) показателей причастий, деепричастий, времен и наклонений как форм (категорий) исконно единых и лишь исторически разошедшихся (функционально специализировавшихся) можно обнаружить для всех ветвей А. я., по крайней мере, два ряда сходных показателей: с формантом -m/-mi (в тюрк, языках в имени действия на -im и в составе причастия на -mis; в монг. языках в составе презентных форм на -пат и -mui; в тунг.-маньчж. языках в деепричастиях на -mi/-ma-ri) и с формантом -р ˜-b/-pa ~ -ba (в тюрк. деепричастиях на -р и на -pa-n~-ba-n; в монг. претерите на -bа; в тунг.-маньчж. деепричастиях на -pi/-pa-ri).

Гипотезу о родстве А. я. нельзя считать доказанной из-за отсутствия достаточно полно реконструированной системы праязыка, способной объяснить все структурные и материальные различия в ветвях, но нельзя считать ее и несостоятельной, ввиду вероятности мн. предлагаемых сопоставлений. Особенно разностороннее и глубокое исследование приемами сравнит.-ист. метода требуется для корректного подключения материалов кор. и япон. языков, т. к. последние обнаруживают значит. разнохарактерность и нерегулярность постулируемых схождений как в области лексики и грамматики, так и в области фонетики. Перед алтаистикой, как отраслью сравнителъно-исторического языкознания, стоят задачи последовательного, глубокого и строгого применения его традиционных и новейших методик.

Рамстедт Г. И., Введение в алт. яз-знание. Морфология, М., 1957; Котвич В., Исследование по алт. языкам, М., 1962; Проблема общности алт. языков, Л., 1971; Очерки сравнит, лексикологии алт. языков, Л., 1972; Очерки сравнит, морфологии алт. языков, Л., 1978; Исследования в области этимологии алт. языков, Л., 1979; Баскаков Н. А., Алт. семья языков и ее изучение, М., 1981; Алт. этимологии. Л., 1984; Кормушин И. В., Системы времен глагола в алт. языках, М., 1984; Ramstedt G. J., Einfuhrung in die altaische Sprachwissenschaft, Hels., 1957; Poppe N.. Vergleichende Grammatik der altaischen Sprachen, t. 1, Wiesbaden, 1960; его же. Introduction to Altaic linguistics, Wiesbaden, 1965.

Ц. В. Кормушин.

Источники:

1. Лингвистический энциклопедический словарь/Глав. ред. В. Н. Ярцева - М.: Советская энциклопедия, 1990.- 685 с.: ил.