НА ПУТИ К СОВЕРШЕНСТВУ [1988 Одинцов В.В. - Лингвистические парадоксы]

(Этот раздел написан на основе обсуждений в печати.)

Критик. Стремительностью современной жизни сейчас объясняют все: мол, нет времени остановиться, оглянуться, некогда задуматься над тем, как говоришь, над тем, как надо говорить. Вот и портится, и обедняется язык. Послушаешь молодежь - речь бедна, ошибок - пропасть. И вы, лингвисты, ничего не делаете, чтобы поднять культуру речи. Вот на днях встретил группу ребят, говорил с ними о названиях трав - трава и трава, а из каких растений она состоит, не знают. Спросил о птицах - воробей, ласточка, кукушка - и все.

Лингвист. А вы бы их спросили об автомобильных двигателях или радиоприемниках: они рассказали бы больше, чем вы знаете.

Критик. Слышал я их слова - молоток, железно, предки, девчонки... Почему нам и в голову не придет назвать Татьяну Ларину девчонкой?

- и насмешливое примечание Пушкина к последнему стиху: «Наши критики, верные почитатели прекрасного пола, сильно осуждали неприличие сего стиха». Поэт имел в виду замечание Б. Федорова в «Санкт-Петербургском зрителе» (1828, № 4). Пушкин тогда писал, что Федоров «выговаривал мне за то, что я барышень благородных и, вероятно, чиновных называл девчонками (что, конечно, неучтиво) , между тем как простую деревенскую девку назвал «девою»:

Критик. Вы думаете, только я говорю о словесной шелухе? Спросите родителей, учителей. Хорошо писал об этом писатель Б. Тимофеев: если школьнику, студенту что-то нравится, он скажет: законно, потрясно, классно, блеск. А ведь русский язык так богат.

С помощью синонимов можно выразить тончайшие оттенки: прекрасно, чудесно, восхитительно, великолепно, дивно, отменно, бесподобно, обворожительно, блистательно, волшебно...

Лингвист. Так вы хотите, чтобы современная молодая девушка говорила: Я смотрела отменный, обворожительный фильм? По мне, пусть лучше скажет потрясный.

Лингвист. Нет, не нравится. Я только против крайностей. Вот «Пионерская правда» очень остроумно высмеяла школьный жаргон. В газетном фельетоне рассказывалось, как отбирали для космического полета трех мальчиков. Капитан звездолета спрашивает каждого, как они представляют себе свою задачу после посадки на другую планету.

- На этой законной посудине шмякнемся на этот шарик, потом, ясное дело, копыта кверху и хвост набок.

- А после прошвырнёмся к этим лупоглазым потрепаться о культурном контакте...

Первый мальчик не прошел, но и второй оказался не лучше:

- Брякнусь на эту черепушку и сразу же отключусь на отдых. Потом похромаю к шестилапым насчет культурного обмена...

А вот как говорит третий мальчик, речь которого выдается за образец:

- Ракета превосходная, но все равно после посадки нужен отдых для восстановления сил. Потом можно отправляться к местным жителям с предложением культурного сотрудничества...

Не дав этому идеальному оратору кончить, капитан в восторге заявил: «Достаточно. Вы приняты!»

А между тем газетное нужен отдых для восстановления сил в устах какого-нибудь семиклассника ничуть не лучше, чем отключиться на отдых. Отправиться с предложением культурного сотрудничества - так мог бы говорить дипломат, а не школьник. Выступая против одного, мы впадаем в другую крайность. Жаргон - это детская болезнь. Хуже, если ребята рано заболеют взрослой болезнью, которую К. И. Чуковский назвал канцеляритом, если они станут говорить штампами деловой или газетной речи. Нужно уметь чувствовать и понимать особенности литературно-разговорной речи. А мы нередко под правильной речью понимаем речь, ориентированную исключительно на нормы книжно-письменного языка.

Критик. Болезнь одна - отсутствие речевой культуры; проявляется она по-разному: сначала - жаргон молодежный, потом - жаргон канцелярский. А в итоге, как я и говорил, общее обеднение языка.

Лингвист. У Вас слишком мало данных для такого обобщения. Язык может быть бедным у отдельных людей. Ваш взгляд субъективен.

Критик. Да все дело в том, что таких людей много, а общий язык слагается из языка отдельных людей. А если хотите объективных данных, загляните в словарь «Новые слова и значения». Он издан в 1971 г. На девять десятых словарь состоит из иностранных слов: аллерген, анид, арболит, клистрон, ралли, фибергласовый, визуальный (зрительный, стало быть, устарело), глобальный (чем это лучше старого всемирный?), (дискретный) ('прерывистый'), инкурабельный больной (т. е. 'неизлечимый'), эскалация ('расширение'), сенаж. О словах типа сенаж писал Б. Тимофеев: «Большинство слов, употребляемых с окончанием на аж, - иностранного (главным образом французского) происхождения: багаж, пейзаж, типаж, пассаж, каботаж, дренаж, плюмаж, саботаж и т. д.

Русскому языку такое окончание несвойственно. Однако за последние годы появилось слово подхалимаж вместо русского подхалимство и возникло слово листаж вместо объем книги. Вот уж смесь «французского с нижегородским»!»

Лингвист. А вот Горький был об этих словах другого мнения: «Процесс освоения иноязычных слов вполне законен тогда, когда чужие слова фонетически сродны освояющему языку. За годы революции нами созданы и освоены десятки чужих слов, например, листаж, типаж, вираж, монтаж, халтураж...-» (слышите, за годы революции, а не в последнее время!).

Критик. Зачем же так упрощать вопрос - речь идет не об отдельных словах, а о принципе, т. е. о том, на что указывал еще Белинский: «И мы первые скажем, что употреблять иностранное слово, когда есть равносильное ему русское слово, значит оскорблять и здравый смысл и здравый вкус. Так, например, ничего не может быть нелепее и диче, как употребление слова «утрировать» вместо «преувеличивать»...»

Лингвист. Ая вам приведу другую цитату: «Пуристы боятся ненужного наводнения иностранных слов: опасение больше чем неосновательное! Ненужное слово никогда не удержится в языке, сколько ни старайтесь ввести его в употребление». Это тоже Белинский. И еще он сказал: «Слово мокроступы очень хорошо могло бы выразить понятие, выражаемое совершенно бессмысленным для нас словом галоши; но ведь не насильно же заставить целый народ вместо галоши говорить мокроступы, если он этого не хочет!» И затем Белинский делает вывод: «Какое бы ни было слово, свое или чужое, лишь бы выражало заключенную в нем мысль, - и если чужое лучше выражает ее, чем свое, давайте чужое, а свое несите в кладовую старого хлама». Критик. Это запрещенный прием. Вы подменили один вопрос другим. Никто и не хочет заменять такие иностранные слова, которые уже освоены языком: кровать, свекла, руль и т. п. Но зачем брать иностранное, когда, если не лениться, можно найти свое?

Лингвист. Вы сами себе противоречите. Хорошо. Я думаю, Вы согласитесь с А. Н. Толстым, который писал: «Известный процент иностранных слов врастает в язык. И в каждом случае инстинкт художника должен определить эту меру иностранных слов, их необходимость. Лучше говорить «лифт», чем «самоподымалыцик», «телефон», чем «дальнеразговорня», но там, где можно, найти коренное русское слово - нужно его находить». Что же касается словаря новых слов, то, во-первых, там есть и русские. Во-вторых, почти все иностранные слова - это термины.

Критик. А почему считается, что раз термин, значит, должно быть иностранное слово? Чем плохи русские термины резец, маховик, осадок, топливо, паяльник, зажигание, шатун, датчик и сотни других. Ведь сумели же мы заменить «аэроплан» самолетом, а «геликоптер» вертолетом. Русское спутник стало международным. Ведь нашли же мы прекрасное слово тягач, а могли бы взять какой-нибудь «трекер».

Лингвист. Конечно, термин не обязательно должен быть иностранным словом, но все же чаще всего так. Вы не задумывались, почему это происходит?

Критик. Из-за умственной лени и незнания родного языка.

Лингвист. Нет, вопрос гораздо сложнее. Вот что пишет писатель Б. Тимофеев, на которого Вы ссылались, о словосочетании бумажный лом: «Словосочетание, составленное по аналогии с железным ломом, явно неправильное; бумагу не ломают, а рвут. Однако найти в данном случае правильное и точное русское слово не так-то просто: «Бумажные бытовые отходы? Длинно! Бумажное вторичное сырье? Еще длиннее! Придется, пожалуй, остановиться на иностранном слове макулатура». И это при всей нелюбви Б. Тимофеева к иностранным словам! Да, тут прежде всего нужно разобраться в особенностях, характере терминов.

Отступление 1. Слова науки и техники

Термины как будто ничем не отличаются от обычных слов: имеют определенное значение, грамматические категории, изменяются, употребляются, как все слова. Но термины обозначают научные, технические понятия, они обслуживают специальные области. И такое их назначение не могло не отразиться на характере этой большой группы слов. Давайте сравним, как ведут себя самые обыкновенные слова в общелитературном языке и в профессиональной речи.

Мы можем сказать: Рабочий взял лопату. Ребенку купили лопатку. Лопатка - это маленькая лопата. Но имея в виду медицинский термин, обозначающий широкую треугольную кость в верхней части спины, мы только в шутку можем сказать: У ребенка - лопатка, а у взрослого - лопата. Кулачок, который находится на распределительном валу двигателя, может быть и большим, и маленьким. Но и большой кулачок - все кулачок, а не кулак. От прилагательного тяжелый можно образовать сравнительную степень тяжелее, но нельзя сказать: «У них тяжелое машиностроение, а у нас тяжелее». Нельзя сказать: «У сына большой круг кровообращения, а у отца - еще больше». Много или мало масла - все равно мы используем единственное число. Вообще, известно, что от вещественных существительных множественное число не образуется. В литературном языке. А вот в профессиональной речи образуется: масла, стали, граниты и т. п. Даже род слова иногда меняется: спазма - обычное слово, спазм - медицинский термин. Аналогично клавиша - клавиш, манжета - манжет и др.

Таких особенностей можно было бы обнаружить немало. Но что же является самым важным, главным? Лингвисты определили три главные особенности термина. Во-первых, термин тесно связан с определенной научной областью: одно и то же слово в разных областях знаний имеет разный смысл (например, различные значения имеет слово реакция в медицине, химии и в политике; слово диафрагма у медиков, оптиков и др.)- Во-вторых, и это важнее всего, термин в принципе однозначен (в данной сфере), тогда как общелитературные слова многозначны; синонимы в общелитературном языке свидетельствуют о богатстве, развитии языка, а синонимы в профессиональной речи - о слабости, о неразвитости, о неупорядоченности терминологии. В-третьих, содержание термина, как показала на ряде примеров В. П. Даниленко, «раскрывается посредством... точного, логического определения», а не выражается лексическим значением слова.

Например, в литературном языке слово шум имеет несколько значений: «1. Совокупность многочисленных звуков, быстро меняющихся по частоте и силе (глухие звуки, сливающиеся в однообразное звучание). Беспорядочное звучание многих голосов. 2. Крик, ссора, перебранка. 3. Толки, оживленное обсуждение, вызванные повышенным интересом к кому-, чему-либо. 4. Оживление, суета». И т. д. А в специальном, терминологическом словаре сказано коротко: «Шум. - Помеха, добавляющаяся к сигналу».

Установив эти особенности терминов, В. П. Даниленко определила и их практическую значимость, объяснив, в частности, одно «заблуждение ревнителей чистоты языка». Они сопоставляли терминологическое сочетание национальный доход СССР с другими словосочетаниями: национальная культура - 'культура нации', национальный язык - 'язык нации', национальный доход - 'доход нации'. СССР - многонациональное государство, так что о 'доходе нации' говорить нельзя. А между тем нельзя смешивать термин и свободное словосочетание. Термин национальный доход - не 'доход нации', а 'часть стоимости совокупного годового общественного продукта...'. Это оказывается решающим.

И В. П. Даниленко в результате многолетних изысканий приходит к выводу, что заимствование в терминологии естественно. Почему? Ответить можно вопросом на вопрос: что может обеспечить требуемую однозначность и изолированность термина - общеупотребительное слово или слово, «ничего не говорящее» нам? Слова общеупотребительные уже и без того многозначны; кроме того, они часто стилистически окрашены, несут в себе эмоционально-экспрессивные и иные оттенки, влекут целый ряд нежелательных для термина ассоциаций.

Языковое сознание легче примет новое слово, чем старое слово с новым значением, которое нередко представляется попросту искажением, порчей языка. Обычное слово, становясь термином, тянет за собой лексическое, даже буквальное значение, а слово чужое, неизвестное нам, без труда получает определенный смысл. Кроме того, заимствованное (особенно греческого или латинского происхождения) слово легко входит в международную терминологическую систему.

Иностранное слово - термин - лишено и стилистической окраски, оно нейтрально. И это также оказывается достоинством в сравнении с отдельными русскими терминами, которые вызывают у нас то или иное эмоциональное отношение. Тот же Б. Тимофеев, отвергая слово субпродукты, вынужден признать, что русский его синоним - требуха - все-таки «не очень красивое слово».

Ребят, окончивших школу, отпугивают такие, например, названия очень нужных профессий, как кишечник, убойщик, окуривалыцик, потрошильщик, карманщик и др. А замените эти слова иностранными, выпускники могут и соблазниться. Впрочем, так и делают: вместо «трепальщика» появился оператор разрыхлите льнотрепальных, машин, вместо «водогрея» - контролер технологического процесса; две профессии в мясоперерабатывающей промышленности «потрошильщик тушек птицы» и «туалетчик тушек кроликов» - объединены в одну: обработчик тушек птицы и кроликов. Конечно, свое, родное лучше иностранного (против этого общего принципа никто и не выступает), не к чему злоупотреблять иностранными словами, но только специалисты могут решить, нужны они или нет.

Ученые нередко принимают в качестве термина иностранное слово вовсе не из-за лени или нежелания поискать в родном языке равнозначное, вовсе не из-за преклонения перед иностранным: их заставляют так поступать объективные факторы, объективные особенности терминологии.

Крупные ученые долго и настойчиво ищут подходящее название для нового явления, ищут и в родном языке, и за его пределами. Это очень трудное дело. Американский ученый Норберт Винер так рассказывал о происхождении слова кибернетика: «Я упорно трудился, но с первых же шагов был озадачен необходимостью придумать наименование, чтобы обозначить предмет, о котором я писал. Вначале я попробовал найти какое-нибудь греческое слово, имеющее смысл «передающий сообщение», но я знал только слово angelos. В английском языке angel - это ангел. Слово angelos было, таким образом, занято и в моем случае могло только исказить смысл написанной мною книги. Тогда я стал искать нужное мне слово среди терминов, связанных с областью управления или регулирования. Единственное, что я смог подобрать, было греческое слово kybernetes, обозначающее «рулевой», «штурман». Я решил, что, поскольку слово, которое я отыскивал, будет употреблено по-английски, следует отдать предпочтение английскому произношению, а не греческому. Так я набрел на название кибернетика. Позднее я узнал, что еще в начале XIX в. это слово встречалось у французского физика Ампера, но осмыслялось в социологическом плане... В слове кибернетика меня привлекло то, что оно больше других всех известных мне слов подходило для выражения идеи всеобъемлющего искусства регулирования и управления, применяемого в самых разнообразных областях».

Лингвист. Но, конечно, в чем-то вы правы: наш язык в целом действительно мог бы меньше пестреть иностранными словами.

Критик. Наконец-то вы со мной согласились! Согласитесь же, что спасение в обращении к народным истокам, к народному языку, который неисчерпаемо богат. Я приведу только один характерный пример - рассказ В. Бокова:

Мы подошли с учительницей Полиной к дому бабки Труновой, чтобы поговорить с ее внучкой, не сыграет ли она роль в пьесе. Бабка появилась на крыльце с курицей, браня ее за какую-то оплошность.

- Ах, батюшка, какой ты бестолковый. По щавель!

Разве не замечательно - пять слов у этой крестьянки для названия одной вещи, тогда как мы и одного иной раз не знаем!

Лингвист. Да, пример замечательный, но это диалектизмы...

Критик. Ваша борьба за культуру речи - это способ задавить народное слово, которое для вас - мусор, а для меня - золото.

Лингвист. Ваш выпад против лингвистов объясняю отчасти полемическим задором, отчасти милым невежеством, именно лингвисты скрупулезно изучают народную речь, по крупицам собирают ее, составляют и издают диалектные словари.

Критик. Да вы посмотрите, что в литературе делается: писателю не дают употребить народное слово, сейчас же окрик - «областное», «провинциализм».

Лингвист. Может быть, это и правильно. Еще Чехов говорил, что лакеи должны говорить без пущай и таперича. Но при чем здесь лингвисты?

Критик. Как при чем? А кто вводит в словарях запретительные пометы? Кто предостерегает русский народ от употребления слов, которые опорочены - «нелитературное», «простонародное», и т. д.? А. Югов справедливо возмущается: «У нас вошло в дурной лексикографический обычай пятнать словарь русского народа неодобрительными и даже прямо запретительными пометами: «просторечие», «областное», «разговорное», «устарелое»...»

Лингвист. Что вам здесь не нравится? Давайте говорить конкретно.

Критик. Конкретно, пожалуйста! А. Югов привел много примеров. Я считаю, что это горсточка улик. Непогодь - областное; пробурить - «спец.», т. е. специальное; одежа - неграмотное; прясло - областное, запрещается также беремя, хлебать, пособить.

Лингвист. Но ведь прясло - это действительно диалектизм, а пособить - нелитературная форма. Одежа - так обычно не говорят.

Критик. Пособить нелитературное? А примеры в словаре из самой что ни на есть прекрасной литературы - из Крылова и Гоголя. Прясло - областное, а примеры из Кольцова и Александра .Блока. Какая же из областей нашего Отечества является счастливым обладателем этого слова? Кто из русских не знает его? Одежа неграмотно? А если я вам приведу пример из Чехова? Что вы на это скажете? Да, да, вы меня не поймаете, я имею в виду употребление таких слов в авторской речи, а не в речи персонажей!

Лингвист. Неважно, авторская речь тоже не является однородной, она нередко бывает насыщена, как говорят литературоведы, «голосами героев». Но не в этом дело. Правда, до сути добраться нелегко - так все запутано в ваших рассуждениях, просто клубок противоречий. Кстати, если уж кто и осуждал «провинциализм» в литературе, то не лингвисты, а сами мастера слова. Белинский очень точно писал: «Избегая книжного языка, не должно слишком гоняться и за мужицким наречием...»

Критик. Если вспомнить Белинского, надо цитировать то, как резко он выступал против разделения слов на высокие и низкие, и против того, что «фальшивый вкус строго запрещал употребление последних».

Лингвист. А вы забыли борьбу Горького против писания «по-балахонски»?

Критик. Ну вот всегда так! Всегда лингвисты берут на вооружение Горького. А ведь он был против - и совершенно справедливо! - злоупотребления уродливыми словами вроде пыжжай и подъелдыкивать. Что же касается отношения Алексея Максимовича к народному языку, то здесь разные толкования невозможны. Его взгляды ясные и четкие: «Писатель, не обладающий знаниями фольклора, - плохой писатель. В народном творчестве сокрыты беспредельные богатства, и добросовестный писатель должен ими овладеть. Только тут можно изучить родной язык, а он у нас богат и славен... Я очень рекомендую для знакомства с русским языком читать сказки русские, былины, сборники песен... Вникайте в прелесть простонародной речи, в строение фразы в песне... Вникайте в творчество народное, это здорово, как свежая вода ключей горных, подземных, сладких струй. Держитесь ближе к народному языку, ищите простоты, краткости, здоровой силы, которая создает образ двумя, тремя словами».

Лингвист. Вы меня не поняли. Давайте разбираться по порядку. Вы стоите за чистоту языка. Мы тоже за культуру речи. Культура речи - это следование определенным нормам. Задача, следовательно, в том, чтобы установить эти нормы.

Критик. Все борются за чистоту языка! Никто не против этого. Все согласны: надо беречь язык, да только понимает это каждый по-своему. Я не против норм, я только против ваших норм, против узких рамок. Я за свободу словоупотребления, за лозунг: «Весь язык русского народа литературен». Все слова равноправны. Только одни попали в литературу вчера, а другие попадут завтра. Это потенциально литературные слова.

Лингвист. Вы дважды противоречите себе. Вы говорите, что не против норм вообще, что только хотите их расширить. Но в то же время вы готовы допустить все. Но если все возможно, если все допустимо, тогда о каких нормах может идти речь? Другое противоречие: вы как будто стремитесь к яркости, выразительности речи, а фактически «всеобщее равноправие» слов уничтожает словесные краски. Ведь что такое словарные пометы «высокое», «книжное», «разговорное», «просторечное»? Это обозначения стилистической окраски слова. Это языковые краски. Это богатство любого развитого языка. Вот в примитивном языке все безлико, там полное равноправие слов.

Критик. Вы имеете в виду краски, которые приготовлены лингвистами из Академии наук?

Лингвист. Ирония бьет мимо цели. Пусть вам ответит Карамзин: «Слова не изобретаются академиями: они рождаются вместе с мыслями или в употреблении языка или в произведениях таланта, как счастливое вдохновение. Сии новыя, мыслию одушевленные слова входят в язык самовластно, украшают, обогащают его, без всякого ученого законодательства с нашей стороны; мы не даем, а принимаем их. Самые правила языка не изобретаются, а в нем уже существуют; надобно только открыть или показать оныя».

Наши лексикографы, составители словарей, стараются максимально точно, добросовестно зафиксировать то, что реально есть в языке. А в развитом языке существует несколько слов для выражения одной идеи, одного понятия. Это синонимы. Язык не терпит двух совершенно одинаковых слов, поэтому мы видим, что синонимы отличаются либо оттенками значений, либо употребительностью - одни чаще, другие реже. Чем реже слово употребляется, тем оно «необычнее», т. е. тем ярче его стилистическая окраска. Наиболее типично такое соотношение: книжное - нейтральное - разговорное, например: очи - глаза - буркалы и т. д. Когда слово начинает чаще употребляться, оно теряет свою окраску, становится обычным, нейтральным. Когда оно начинает реже употребляться, оно приобретает окраску («устарелое», «поэтическое» и т.д.). Имеет значение и то, где употребляется слово, в каких условиях. То, что в данный момент находится в употреблении всего общества, входит в норму; то, что употребляется редко или в ограниченной, сравнительно узкой среде, находится на периферии или даже за пределами литературного языка (диалектизмы, профессиональные слова, жаргонные).

Критик. Но почему же вы пропустили самое ценное - то, что говорит Карамзин о роли таланта, т. е. писателя, в обогащении языка. Талант самовластно использует слово. Пусть я в чем-то ошибаюсь, но разве ваше ученое запретительство лучше? Учите нормам школьников, но не вторгайтесь в литературный язык. Разве приглаженность, стандартизация лучше? Не я лри-зываю уничтожить краски языка. Их уничтожает ваша нормализация. Редакторы, корректоры - все исправляют писателя: не то слово употребил, неграмотное, просторечное. На Гоголя нападали за ошибки, и как хороша отповедь Белинского: «Господа! Не пора ли бросить эту старую замашку?.. У какого писателя нет ошибок против грамматики - да только чьей - вот вопрос! Карамзин сам был грамматика, перед которой все ваши грамматики ничего не значат. Пушкин тоже стоит любой из ваших грамматик».

Лингвист. Вы смешали разные понятия: литературный язык и язык литературы (художественной), который понимается в данном случае как индивидуальный стиль писателя. Литературный язык обслуживает разнообразные культурные нужды народа, это язык книг, печати, радио, науки и т. д. О его нормах я говорил. Иное дело - индивидуальный стиль писателя. Здесь свои нормы, их устанавливает для себя сам писатель, здесь нет иного критерия, кроме «чувства соразмерности и сообразности», как говорил Пушкин. Чем строже нормы, тем выразительнее каждое обоснованное отступление от них, в том числе и в языке писателя. Но вы затронули интересный вопрос...

Отступление 2. Специфика ошибки

Наше представление о «хорошем стиле» приходится решительно менять, когда мы от бытовой или деловой речи переходим к художественной. Вполне правильная, гладкая речь в художественном произведении может и не быть его достоинством. Нарушения стилистических норм могут не быть ошибкой, напротив, они подчас служат средством выразительности текста.

Мопассан писал: «Обычно широкая публика называет «формой» определенное благозвучие слов, расположенных в закругленные периоды, фразы со звучным вступлением и мелодическим понижением интонации в конце... Форма бесконечно разнообразна, как и те ощущения, впечатления и чувства, которые она облекает, будучи неотделимой от них. Она соответствует всем их изгибам и проявлениям, находя единственное и точное слово, нужное для их выражения, особый размер и ритм, необходимый в каждом отдельном случае для каждой вещи, и создает в этом неразрывном единстве то, что писатели называют стилем, причем этот стиль совсем не похож на тот, которым принято восхищаться».

Поэтому критики, приводя примеры стилистических неточностей у писателей, совершают ту ошибку, которая в логике называется «подменой понятия». Точно так же неверно считать «стилистом» писателя, который строит «благозвучные» фразы. Увы! Как часто язык писателя оценивается с этих позиций!

Особенно показательны споры, разгоревшиеся вокруг стиля Гоголя, у которого критики отмечали «неопытность, шаткость в языке, а иногда и явное незнание грамматики». Н. Полевой в 1842 г. в «Русском вестнике», разбирая «Мертвые души», спрашивал: «Где вы слыхали следующие, например, слова на святой Руси: «в эту приятность чересчур передано сахару» - «болтая головою» - «встретил отворявшуюся дверь» - «здоровье прыскало с лица его» - «юркость характера» - «пропал, как волдырь на воде»... - «краюшка уха его скручивалась» - «сап лошадей, шум колес» - «седой чапыжник, густою щетиною вытыкавший из-за ивы»? Мы могли бы усотерить примеры, но в приведенных нами немногих не видите ли вы вашего незнания русского народного языка? По-русски говорится переложить сахару, а передать сахару не русская фраза... головой у нас качают, а не болтают; встретить можно только то, что идет навстречу; на воде вскакивают пузыри, а волдырь говорится о пузыре или шишке на теле... краюшка, говоря об ушах, не употребляется; сап значит болезнь лошадей, а не сопение; колеса у нас скрыпят, стучат, а не шумят; чапщжник значит мелкий срубленный кустарник, а не растущий, и где вы слыхали слова: прыскало здоровье, юркость нрава (а не характера)... в том значении, в каком вы их употребляете? Никто не отвергает обогащения языка простонародными словами, но для того надобно знать язык простонародный, иметь вкус, а еще более хорошо узнать науку русского слова».

Один из современников Гоголя Ф. В. Чижов отмечал в своем дневнике (1847) ошибки Гоголя в I главе «Мертвых душ»: «Сидел... ни слишком толст, ни слишком тонок» - нельзя по всей строгости сказать без глагола был. Сокращенные прилагательные всегда подразумевают глагол; следовательно, если нет глагола, подразумевается есть и не ладится с прошедшим временем... «Он выбежал весь длинный» - не по-русски... «Запах, который был сообщен» - будто бы тут «сообщен»... «Заснул два часа». «Заснул» нельзя сказать сколько или, если можно, то неопределенно...»

И тот же Ф. В. Чижов признавался позднее: «Минутами я беру в руки «Мертвые души» Гоголя и беспрестанно прошу внутренне извинения у нашего истинного таланта. Не знаю, с чего мне показался дурным и несовершенным его язык. Теперь он мне кажется превосходным. Нигде, решительно нигде я не заметил, чтобы он выходил за пределы, требуемые предметом. Везде он в рамках рассказа, везде сам язык ровно в ладу с содержанием и с ходом дела».

Самому А. С. Пушкину приходилось оправдывать и защищать особенности своего словоупотребления.

В 1828 г. в журнале «Атеней» (№ 4, ч. I) был помещен строгий разбор двух глав романа «Евгений Онегин»:

Трудно понять, кто кого одевает: тень ли бури одевается днем или день одевается тенью? Притом посудим, что такое тень бури?..

критик иронически замечает, - не уплывет далеко на красных лапках. Неверно также выражение: плыть по лону; лоно означает глубину, недро...»

Раздосадованный Пушкин набросал «Возражение на статью «Атенея», где саркастически замечал: «Из 291 мелочи многие достойны осуждения, многие не требуют от автора милостивого отеческого заступления, - вольно всякому хвалить и порицать все, что относится ко вкусу. Но критик ошибся, указывая на некоторые погрешности противу языка и смысла. И я решился объяснить ему правила грамматики и риторики не столько для собственной его пользы, как для назидания молодых словесников». И писал о первом из приведенных двустиший: «Там, где сходство именительного падежа с винительным, может произвести двусмыслие, должно по крайней мере писать все предложение в естественном его порядке...» (Мы и сейчас, когда прямое дополнение по форме совпадает с подлежащим, стараемся подлежащее ставить в начале предложения, а дополнение - после сказуемого, например: Весло задело платье; Локомотивы мчат составы (газетный заголовок); Грузовик везет на буксире легковой автомобиль, День сменяет ночь и т. п.) «Лоно не означает глубины, лоно значит грудь».

В отношении других замечаний критика Пушкин выдвигал также обоснованные аргументы:

Выражение сказочное (Бова Королевич). Читайте простонародные сказки, молодые писатели, чтоб видеть свойства русского языка.

«Как приятно будет читать роп вм. ропот, топ вм. топот» и проч. На сие замечу моему критику, что роп, топ и проч. употребляются простолюдинами во многих русских губерниях - ...мне случалось также слышать стукот вместо стук».

Особенно любопытно тонкое грамматическое замечание Пушкина об употреблении родительного и винительного после глаголов с отрицанием. Критик усмотрел ошибку в стихе:

и заметил: «Кажется, есть правило об отрицании не...» Ему казалось, что правильно было бы двух, веков. Мы сами часто затрудняемся в выборе формы: не принес молоко или не принес молока; не видел газету или не видел газеты; не сдал экзамены или не сдал экзаменов?

Пушкин объяснял: «Грамматика наша еще не пояснена (спорным вопрос остается до сих пор. - В. О.)... в чем состоит правило: что действительный глагол, непосредственно управляемый частицей не, требует вместо винительного падежа родительного. Например - я не пишу стихов. - Но если действительный глагол зависит не от отрицательной частицы, но от другой части речи, управляемой оною частицею, то он требует падежа винительного, например: Я не хочу писать стихи, я не способен писать стихи. В следующем предложении - Я не могу позволить ему начать писать стихи - ужели частица не управляет глаголом писать? Если критик об этом подумает, то, вероятно, со мною согласится».

Нельзя не согласиться. Но дело даже не в этих грамматических тонкостях. Иные должны быть критерии, принципы оценки языка художника - это было ясно современникам поэта. Так, «Московский вестник» (1828 г., ч. 8, № 5) писал:

«В «Атенее» кто-то насчитал множество, ошибочных выражений в «Онегине». Читал ли г. Критик, занимаясь старыми своими грамматиками, прочие стихотворения Пушкина? Заметил ли он, что у Пушкина особливое достоинство - верность и точность выражения, и что это достоинство принадлежит ему предпочтительно перед всеми нашими поэтами? Пушкин, следовательно, мог, если бы захотел, избежать тех ошибок, в которых его упрекают (впрочем, из замеченного только '/ю справедливо), но у него именно, кажется, было целию оставить на этом произведении печать совершенной свободы и непринужденности. Он рассказывает вам роман первыми словами, которые срываются у него с языка, и в этом отношении «Онегин» есть феномен в истории русского языка и стихосложения».

Издатель произведений Пушкина Морозов в фразе из «Капитанской дочки» ...Ну, прощай, Маша. Василиса Егоровна, уведи же ее поскорее. (Маша кинулась ему на шею, и зарыдала) устранил скобки и последнюю запятую. В. И. Чернышев заметил, что в этом случае получилось, что Маша бросилась на шею отцу после того, как он договорил речь. Но тогда непонятна эта настойчивая просьба капитана: уведи же... Запятая же после слова шею, столь, казалось бы, неудачная между однородными сказуемыми, указывала, по мнению В. И. Чернышева, на «разделение действий, из которых второе следовало не тотчас за первым, но с -некоторым промежутком... Она некоторое время сдерживалась, крепилась - и все-таки зарыдала. Вот как мы выразили бы тот смысл фразы, который придается ей пушкинской занятою».

А. А. Блок в 1909 г. в письме к С. К- Маковскому замечал: «Для меня дело обстоит вот как: всякая моя грамматическая оплошность в этих стихах не случайна, за ней скрывается то, чем я внутренне не могу пожертвовать; иначе говоря, мне так «поется», я не имею силы прибавить, например, местоимение к строке «вернув бывалую красу» в «Успении» (сказать, например, «вернув ей прежнюю красу» - не могу - не то). Далее, я не говорю, что это так навсегда; очень может быть, что, отойдя от стихотворения на известное расстояние, я смогу без жертвы найти эквивалент некоторым строкам - более «грамотный»...»

Вот несколько характерных примеров постановки тире в романе Горького «Мать»: А вот нет его, и - ничего нет; Наступил вечер. И - ночь (это не просто информация о течении времени, тире передает напряженность ожидания матери после ареста Павла); И было в нем [Рыбине] что-то напоминавшее ей мужа ее... в том жила такая же нетерпеливая злоба, нетерпеливая, но немая. Этот-говорил (тире усиливает противопоставление); ...который хорошо сделал трудную работу и - доволен; ...оглянулась - родственники подсудимых подходили к решетке (так передается восприятие героини; тире заменяет пропущенное увидела).

Более того, не только языковые, но и фактические ошибки русских классиков не подлежат правке.

писал: «Какая прекрасная строчка! Однако в действительности не родился еще тот араб, который решится сесть на коня вороной масти. Дело в том, что арабские лошади бывают белыми и желтыми, но по закону меланизма у белых может родиться жеребенок черной шерсти. Такая лошадь считается нечистой, и ее либо режут на мясо, либо продают иностранцам. Но эта подробность арабского быта настолько малоизвестна, а строка сложена до такой степени отлично, что мы, даже зная о тайне вороных коней, принимаем лермонтовский стих не только без протеста, но с наслаждением. Попробуйте приблизить эту фразу к точности - и она потеряет свое великолепное звучание.

неплохо, но... выпало одно р из трех, и строка потускнела, несмотря на позолоту».

Показав, что в поэме «Мцыри» М. Ю. Лермонтова бой Мцыри с барсом не выдерживает никакой критики с точки зрения зоографа, И. Сельвинский добавлял: «Но любопытно еще и другое: основная ошибка Лермонтова - переселение барса из Туркестана в Грузию, где барс никогда не водился, - стала восприниматься художественной литературой как научная истина. И вот уже в рассказе И. Бунина «На Кавказе» читаем в описании грозы: «...раскалывались в небесных высотах допотопные удары грома. Тогда в лесах просыпались и мяукали орлята, ревел барс, тявкали чекалки». Это, конечно, бессмертный лермонтовский барс - другого быть не могло. Но у поэзии своя география, свой Кавказ, и в этом ее прелесть».

Сплошь и рядом авторы сознательно идут на нарушение правдоподобия (исторического, географического и др.).

Так, А. Фадеев в предисловии (1930) к «Последнему из удэгэ» признавался: «Как и в «Разгроме», я не придерживался в романе абсолютной географической точности. Используя наиболее благозвучные и оригинальные названия рек, гор и селений, я поневоле сдвигал со своих мест те, и другие, и третьи, стараясь сохранить только общий колорит края».

А. Н. Толстой в письме начинающему автору (1938) рекомендовал: «Вы спрашиваете - можно ли «присочинить» биографию историческому лицу. Должно. Но сделать это так, чтобы это было вероятно, сделать так, что это (сочиненное) если и не было, то должно было быть». Реализм литературы не сводится к правдоподобию, к объективной точности. Литература развивается по своим законам.

Критик. Вы видите, что я был прав: то, что грам-матоедам казалось неправильным, в действительности служило развитию языка; то, что было за пределами, как Вы говорите, литературного языка, входило во всеобщее употребление, расширяло рамки литературного языка, его возможности.

Лингвист. В общелитературный язык входило не все; нельзя забывать, что писатели решали чисто художественные задачи; многое оказывалось уместным, удачным в данном произведении, но не становилось всеобщим.

Критик. Пусть, но вы не станете отрицать, что вопреки всему границы языка раздвигались, нормы менялись, язык обогащался. Блюстители языка находили грубыми, неприличными (для дамских ушей - эти дамские уши были высшим критерием) у Пушкина слова усы, визжать, ого, молвь, дровни.

Критик. Речь не о поэтах. Слушайте дальше: «Затеяв писать... новгородскую повесть «Вадим», Пушкин в отрывке из нее употребил стих: «Но тын оброс крапивой дикой». Слово тын, взятое прямо из мира славянской и новгородской жизни, поражает сколько своей смелостью, столько и поэтическим инстинктом поэта. Из прежних поэтов едва ли бы кто не испугался пошлости и прозаичности этого слова...» Вот, тогда боялись слова тын, а теперь боятся слова прясло.

Лингвист. Диалектное слово может быть очень удачно и выразительно, но от этого оно не перестает быть диалектным. Больше того, оно именно поэтому и выразительно. Оно необычно для нас.

Критик. Я не кончил: «Теперь странно видеть какую-то смелость в употреблении слова тын; но мы говорим не о теперешнем, а о прошлом времени: что легко теперь, то было трудно прежде. Теперь всякий рифмач смело употребляет в стихах всякое русское слово, но тогда слова, как и слог, разделялись на высокие и низкие, и фальшивый вкус строго запрещал употребление последних. Нужен был талант могучий и смелый, чтобы уничтожить эти австрийские табу в русской литературе. Теперь смешно читать нападки тогдашних аристархов на Пушкина - так они мелки, ничтожны и жалки; но аристархи упрямо считали себя хранителями чистоты русского языка и здравого вкуса, а Пушкина - исказителем русского языка и вводителем всяческого литературного и поэтического безвкусия...» Написано - как будто сейчас, нашим современником.

Лингвист. Конечно, роль писателей в обогащении языка огромна, но все-таки создатель и, если хотите, хозяин языка - народ. Язык развивается по своим законам. Писатели тонко чувствуют, улавливают эти тенденции и действуют в соответствии с ними.

Критик. Да ведь обогащение языка достигается почти исключительно благодаря народной речи, за счет того самого просторечия, которое противопоказано «культуре речи», за счет тех слов, которые когда-то были «бурлацкими», «мужицкими» и которые и теперь изгоняются.

Лингвист. Меньше всего повинны в этом лексикографы.

Критик. А вот нет. Вам нужны факты, цифры? Их собрал писатель А. Югов: «В 4-м издании «Толкового словаря» Даля было представлено 220 тысяч русских слов. В ...четырехтомном словаре коллектива составителей их только... 85 тысяч. То есть исключено из литературного языка, страшно молвить, 135 тысяч слов. Да еще из оставшихся-то многие снабжены пометою предостережения».

Критик. Это. словари русского языка. И словарь Даля, по словам В. И. Ленина, «великолепная вещь».

Лингвист. В. И. Ленин очень точно оценил словарь: великолепная вещь, но особого рода. Вот что писал В. И. Ленин в письме А. В. Луначарскому 18 января 1920 г.:

...Великолепная вещь, но ведь это областнический словарь и устарел. Не пора ли создать словарь настоящего русского языка, скажем, словарь слов, употребляемых теперь и классиками, от Пушкина до Горького.

Что, если посадить за сие 30 ученых, дав им красноармейский паек?

Не делая шума, поговорите с знатоками, ежели не затруднит, и сообщите мне Ваше мнение.

Тот словарь и был составлен по заветам Ленина, словарь «настоящего», «классического» русского языка. И позже вышел 17-томный словарь современного русского литературного языка, который базировался на принципах словаря Д. Н. Ушакова и руководители группы составителей которого - Ф. П. Филин, А. М. Бабкин, С. Г. Бархударов и С. П. Обнорский - удостоены Ленинской премии. Но словарь Даля настолько «великолепная вещь», что поговорить о нем стоит...

Отступление 3. Собиратель слов

В марте 1819 г. по дороге из Петербурга в Москву на паре почтовых лошадей ехал молоденький мичман. Ямщик, поглядывая на небо, погонял лошадей. Вдруг он сказал:

- То есть как замолаживает? - переспросил мичман.

Вот ведь русское слово, а непонятно. Ямщик стал объяснять, а мичман вытащил из кармана записную книжку и, коченея от холода, записал: «Замолаживать - иначе пасмурнеть - в Новгородской губернии значит заволакиваться тучками, говоря о небе, клониться к ненастью».

Звали мичмана Владимир Иванович Даль. Записав первые неизвестные ему русские слова, Даль стал внимательно прислушиваться к речи народа, и через десять лет его словарные записи требовали уже особой подводы. Даль захвачен мыслью составить словарь живого народного языка.

Сколько слов знает обычно человек? Предполагают, 10-12 тысяч. Подсчитано, что Пушкин использовал более 20 тысяч слов. В словаре Даля - более 200 тысяч.

Даль до тонкостей знал каждую вещь, все обозначения, к ней относящиеся. Так, нож, который в обычном словаре определяется просто как «инструмент для резания», в словаре Даля характеризуется следующим образом:

НОЖ, м- ножик, ножичек, ножища; стальная или наваренная сталью железная полоса, в черене, в колодке, для резания. В ноже отличают: плашку или полосу, лист, и колодочку, черен; в плашке: лёзо, лезвие, резь, острое ребро; обух, обушок, тупее, тупое, толстое ребро; плоек, плюск, голомень, плоские бока или стороны ножа; острие, тычек, жало, кончик, острый конец; ножка, осадка, часть, уходящая в колодку. -Жалом зовут и острый окраек лёза. Большой столовый нож: рушальный; ножища кухонный, мясничий: косарь, секач; поварской: приспешный или колодей; рещиковый, столярный: резак; чеботарный: клепйк; для бритья: бритва; лекарский: скальпель, бистури, ампутационный и пр. Плужной или сабанный нож, отрез, вставленный с боку лемеха. Бумажный нож, т. е. для взреза бумаги, бывает и костяной, и деревянный. Различают и еще ножи: карманные (складные), перочинные (ножички),садовые, охотничьи (кортик, кинжал) и пр. Секач делает переход от ножа к топору, кинжал к сабле. Бабий нож, ножницы; одна половинка разрозненных ножниц, которая, у баб, правит и замест ножа...

Далее описываются иные типы ножей - ножи машинные, ножи у свечников, копье с ножами и пр.

Беседуя с Пушкиным, Даль как-то спросил, знает ли поэт, как называется старая кожа змеи, т. е. шкурка, ко-; торую ежегодно сбрасывают змеи. Пушкин не знал. «Вы-ползина», - ответил Даль. Пушкину новое слово очень понравилось, и он заметил с грустью: «Да, вот мы пишем, зовемся тоже писателями, а половины русских слов не знаем!!..» За несколько дней до смерти Пушкин пришел к Далю в новом сюртуке и сказал: «Эту выпол-зину я теперь не скоро сброшу». В нем Пушкин был и на дуэли. Простреленный, с небольшой дырочкой черный сюртук - выползина - достался Далю после смерти Пушкина как память, реликвия.

Даль знал местные говоры и по выговору мог определить, из каких мест человек. Рассказывают, что однажды Даль встретил монаха и спросил его:

- Из Ярославской губернии? - сказал Даль (он знал, что родненький, родимый часты в речи ярослав-цев). Монах смутился:

- Нетути, родненький, тамо-ди в Соловецком живу.

- Да еще из Ростовского уезда? - удивился Даль. Монах упал в ноги:

Оказалось, это был беглый солдат из Ростовского уезда Ярославской губернии, выдававший себя за соловецкого монаха.

Открыв океан народного языка, Даль потерял интерес к языку литературному: он показался ему бесцветным, пошлым, вообще нерусским, испорченным иностранным влиянием. Даль пишет: «...в образованном обществе и на письме язык наш измололся уже до пошлой и бесцветной речи, которую можно перекладывать от слова до слова на любой европейский язык». А как же надо говорить? Говорить надо живым, выразительным и точным народным языком. И Даль приводит для сравнения образцы «образованной» книжной и народной речи:

Литературный язык	Народный язык
Литературный язык Казак оседлал лошадь как можно поспешнее, взял товарища своего, у которого не было верховой лошади, к себе на круп и следовал за неприятелем, имея его всегда в виду, чтобы при благоприятных обстоятельствах на него напасть.	Казак седлал уто-ропь, посадил бесконного товарища на за-бедры и следил неприятеля в назерку, чтобы при спопутности на него ударить.
Овцы получаются там-то, частью с тем, чтобы их резать на месте, частью же, чтобы гнать гуртами далее в Россию.	Овцы берутся на убой или в отгон.
Жизнь наша коротка, а бедствий встречаем много.	Веку мало, горя много.
Эта отрасль промышленности у нас в большом развитии.	Промысел этот шибко прошел.

«Сравните и решите, что лучше и как бы должно писать и говорить», - обращался Даль к Жуковскому. Жуковский отвечал, что вторым способом можно говорить только с казаками, да и то о близких, понятных им предметах.

Больше же всего, по мнению Даля, русский язык портят иностранные слова. Приводя иностранное слово, Даль дает тут же множество русских синонимов, он показывает, как легко найти замену иностранного слова, пусть даже привычного, принятого и уже освоенного нашим языком. Заимствованное когда-то из французского языка слово серьезный вполне обрусело. Но Даль пишет: «Значение этого слова весьма различно, но одним из следующих его всегда заменить можно: важный, чинный, степенный, величавый; строгий, настойчивый, решительный; деловой, дельный, озабоченный, внимательный, занятой; думный или думчивый, мысливый, резкий, сухой, суровый, нешуточный; нешутя, поделу, истинно, взаправду, взабыль и пр.».

Если же подходящей замены не было, Даль придумывал сам. Например, говорил он, французское пенсне можно заменить словами щипки, носохватка, щипонос-ка, клещовка, жемочки, очечки; гимнастика - ловкоси-лие; атмосфера - мироколица или колоземица; горизонт - небозем или глазоем (тут же он приводил областные слова - овид, оглядь) и т. д.

Иронически отнесся к этой идее Н. Г. Чернышевский, который писал: «Мы начинаем обращаться в славянофилов. Три месяца тому назад, когда мы хотели выразить впечатление, производимое львовскою газетою «Слово», нам подвернулись слова иностранного происхождения - «национальная бестактность». Теперь совершенно такое же впечатление, произведенное двумя первыми нумерами московской газеты «День», выразилось у нас словами чистейшего русского происхождения. Значительную долю славы за это спасительное обращение наше история, по всей вероятности, припишет «монументальному», по выражению «Дня», труду В. Даля: «Толковому словарю живого русского языка», в котором предлагаются чистые русские слова на замену всех взятых от латинских, лю-торских и других нехристей; например, астрономический термин «аберрация» заменяется золотопромышленным словом «россыпь»! «абордаж» - словом «сцепка», «абориген» - «коренник или сидящий на корню», «авангард» - «переды или яртаул», «автограф» - «своеручник», «автомат» - «самодвига», «живуля», «живыш» и так далее.

Для замены иностранных слов В. Даль широко использовал и областные слова, диалектные: этаж - жилье; аптека - снадобница, зельница; портрет - поличие, подобень; маршрут - путевик; маска - окружник; револьвер - скоропал и др.

Но не тем прославился В. Даль. Он остался в нашей памяти замечательным собирателем, исследователем народной речи. Он собирал не только слова, но и поговорки, пословицы - 37 тысяч. Например, В. Даль нашел 110 пословиц со словом глаз, 86 - со словом голова, 77 - со словом конь и т. д. После смерти В. Даля его «Толковый словарь живого великорусского языка» несколько раз переиздавался, к нему постоянно обращаются лингвисты, журналисты, писатели и все интересующиеся языком.

Критик. Все же лучший критерий истины - практика. История борьбы за богатство и чистоту нашего языка очень показательна.

Лингвист. В этом я с вами совершенно согласен. Дискуссии велись ожесточенные, выдвигались разнообразные доводы. Наше преимущество перед спорщиками прошлых десятилетий в том, что мы знаем результаты, мы знаем то, как сама жизнь решила их споры.

НА ПУТИ К СОВЕРШЕНСТВУ

ИСТИНЫ И ПРЕДРАССУДКИ (диалог с отступлениями)

Отступление 1. Слова науки и техники

Отступление 2. Специфика ошибки

Отступление 3. Собиратель слов